Книга Миссис Калибан - Рейчел Инглз

— Мы все делаем одно и то же, значит, мы одинаковы. Вы здесь все делаете разное.

Над этим Дороти задумалась. И сказала:

— Если б это действительно было так, мужчины отличались бы от прочих мужчин больше, чем женщины от других женщин, потому что у мужчин очень разнообразные работы, а большинство женщин занимаются одним и тем же. Но это не так — женщины отличаются друг от дружки точно так же, как и мужчины. По-твоему, можно рассчитывать на то, что нам другие помогут?

— Нет, — быстро ответил он.

— Будь они другими домохозяйками вроде меня? Совсем как я?

— Нет. Ты права. Возможно, все сложнее, чем я сначала думал.

— И ты же не хотел сказать, что там, откуда ты, все в точности как ты?

— Да нет. Как раз это правда.

Фред пригласил Дороти на конторскую вечеринку через неделю. Это было вполне необычайно, поскольку сам он таких затей не любил. Они сидели в сторонке у кого-то дома, удерживая на коленях тарелки. Люди танцевали под пластинки, и все говорили, как приятно снова увидеться. То была очень скучная вечеринка. Несколькими днями позже ему захотелось угостить навестившего их клиента с женой, и он потащил с собой Дороти. Отправились они в хороший морской ресторан и вечер провели приятно. Почти как в прежние времена. А когда уходили, Дороти обратила внимание, что за особый большой стол, накрытый человек на двадцать, садятся Крэнстоны. Джини Крэнстон подскочила с места сказать, какая неожиданность, они должны чаще встречаться. Дороти ответила, да, конечно, но сама при этом знала, что не станут. Уже много лет они на самом деле приятельствовали только через Эстелль. Дороти бросила быстрый взгляд на публику, с которой они сидели: шумные, разряженные, они орали друг на дружку через стол. Джошуа выглядел так же, как его описывала Эстелль: самонадеянный, напыщенный и какой-то неправильный.

Наутро до обеда, пока Ларри чистил с Дороти картошку, позвонила Эстелль. То был сигнал бедствия. Судя по голосу, она напилась, и, хотя говорила, похоже, о каких-то опасных типах, с которыми водится дочь ее Сандра, Дороти была уверена, что подлинная причина беды — Чарли и Стэн. Она сказала, что заглянет к Эстелль ближе к вечеру.

— Начинай полоскать рот «Листерином», — добавила она, — и постарайся не глотать, потому что, если будешь пьяной, когда я приеду, я разворачиваюсь и возвращаюсь домой. Может, даже позвоню Чарли и Стэну и расскажу им друг о друге.

Эстелль завизжала от хохота и повесила трубку.

Ларри помог ей с новыми посадками яблочных огурцов, приготовил салат на обед и смахивал пыль, пока Дороти пылесосила. Затем помог ей почистить столовое серебро — уж сколько б его там ни было, — о чем она вечно забывала, пока не ловила взглядом почерневший сливочник в углу верхней полки буфета или половник сбоку в среднем ящике.

Дороти посмотрела на другой край кухонного стола, где Ларри сидел в том свете, который она после его появления перекрывала занавесками из-за его чувствительных глаз. Он сосредоточился на чистке ложек серебряной тряпицей — шести чайных ложечек, доставшихся от двоюродной бабушки. Одна нога закинута на другую, что само по себе смотрелось странно, однако мало того — на поясе у него был еще повязан цветастый фартук, что ошеломляюще противоречило его крупному и мускулистому зеленому телу, его благородно массивной голове. Дороти считала, что выглядит он, как всегда, чудесно. И руки у него, несмотря на их размер и силу, действовали проворно и бережно, во всех движениях. Он сказал, что ему нравится работать по дому. Ему это удавалось, он считал, что это интересно. Большая разница с тем, что знал прежде: руки следует держать в постоянном движении, а все остальное тело пребывает более-менее в покое.

В тот день они лежали в постели и смотрели телевизор, когда Ларри резко произнес:

— Смотри!

— Что?

— Что это?

— Где?

— На экране.

— А, это реклама танцевальной труппы.

— Но что это? Смотри.

— Это кто-то по имени Мёрс Каннингем. Ты был прав — это реклама передачи о танце, которую покажут через неделю. Их будет несколько. А у него своя танцевальная труппа.

— Что он делает?

— Танцует.

— Нет, нет, нет, — сказал Ларри, выбираясь из постели, встал на полу и проделал те же странные движения, какие показывал ей уже не первый день. Вдруг Дороти сообразила, что он в точности подражает танцу.

— Так он танцует, — ответила она.

— Но что это? Что им делается?

— Мне кажется, ничего. Танец просто выражает какое-то чувство или мысль — или передает впечатление о событии. Он показывает вариации узоров. Тебе нравится?

— Я его не понимаю, — ответил он, вновь ложась в постель.

— Очень жалко, что я не могу водить тебя что-нибудь смотреть. Тебе стоило бы увидеть какой-нибудь классический балет, а там уж я б попробовала объяснить.

— Это я видел, — ответил Ларри. — Такое я могу понять.

— Правда? Понравилось?

— Да, очень славно. Много музыки.

— Тут тоже.

— Не так.

— Нет, — согласилась Дороти. Почти все время, если она не могла ему чего-то объяснить сразу, он не настаивал. В последний раз она застряла, когда Ларри сказал, что не понимает «радикального шика»[22].

Под вечер она поехала к Эстелль. Не успела позвонить в дверь, как у нее возникло чувство, что никого нет дома. Жала на звонок она трижды. Никакого ответа. Зашла за дом и глянула в кухонное окно. Эстелль сидела с одной стороны кухонного уголка напротив плиты, а Сандра стояла посреди кухни и орала. Дороти расслышала через стекло:

— …Старая дура… ни за что… сука… все время…

Дороти постучала в стекло ключами от машины. Сандра вскинула голову — лицо тяжелое, напряженное, как маска. И тут же исчезла. Рядом с Дороти распахнулась кухонная дверь.

Она вошла. Сандра как раз выходила в ту дверь, что вела в столовую. Эстелль не пошелохнулась. Дороти села по другую сторону стола.

— Худо?

— Что? — спросила Эстелль.

— Похмелье.

— Похмелье у меня что надо. У меня бодун от одного того, что я прожила сорок четыре долгих года.

— А Сандре вообще сколько? Постоянно забываю. Пятнадцать есть?

— Ей шестнадцать. Все это уже с двенадцати делают. Она два года на пилюле. Ну, я тебе рассказывала.