Книга Когда мир изменился - Ник Перумов

– Да, сударь.

Отец Виллем вздохнул.

– Тогда нам останется лишь помолиться о погибшей душе несчастной девы. Я высокого мнения о вас, сударь некромаг, и, уж раз вы не смогли взять след малефика, не бросились в погоню, а вернулись в Хеймхольм, значит, по дщери Господней Этии можно читать заупокойную.

– Я так не считаю, сударь Виллем.

– Очень благородно, – с холодком заметил монах. – Но очень неумно. Если вы, сударь некромаг, собираетесь отправиться на поиски похищенной – это будет пустой тратой времени. Подумайте лучше о простых поселянах, кого не столь изощрённые твари, как этот лич – костецы, летавцы, стыгхи, стригои, драуги и прочая нежить, разорвут на куски и сожрут живьём. Простой принцип.

– Принцип меньшего зла? – перебил некромант. Кажется, это получилось несколько злее, чем следовало, потому что отец-экзеку… то есть господин дознаватель сжал губы и прищурился.

– Господь велел нам спасать тех, кто рядом, а не за тридевять земель. Ибо тогда мы не спасём никого.

– Не будем спорить, сударь. Я отправляюсь за личем. Костяным Головам придётся подождать. Выставим кордоны, и…

– Не учите меня, как справляться с неупокоенными, сударь некромаг, – огрызнулся отец Виллем. – Мы их сдерживали до вас и после вас тоже сдержим, невелика важность!.. – Он недовольно дёрнул щекой, вновь потёр повязку через пустую глазницу. – Не люблю разочаровываться в людях, сударь. Но, видать, придётся.

– Наблюдать за моим искусством можно и при поисках лича, – пожал плечами Фесс.

– Конгрегация предпочла бы делать это по ходу чего-то более полезного, – отрезал монах.

– Разве поиски такого отъявленного малефика не полезны?

– Полезны. Но менее, чем упокоение огромного поля могильников и катакомб. Что ж, сударь некромаг, вы ломаетесь, словно красная девица, а я не привык повторять дважды. От Святой Конгрегации так просто не отворачиваются; честь имею откланяться, сударь.

И он действительно поднялся, коротко и холодно кивнул, двинулся прочь через мгновенно раздавшуюся трактирную толпу.

Некромант молча прикончил свиной бок. В конце концов, не напрасно же эта хрюшка угодила под секиру?

В кошеле позвякивало золото. Господин бургмейстер заплатил в точности по «высочайше утверждённым расценкам». Получилось неплохо.

Теперь оставалось только понять, где и как искать этого лича.

А насчёт заупокойной службы… если малефик пошёл на такие усилия, чтобы заполучить девушку, то, скорее всего, нужна она ему живой. Для просто жертвы можно было выкрасть любую пейзанку; а вот если не просто…

Нет. Этиа Аурикома была жива, в этом он не сомневался.

Он просто знал это.

Интерлюдия 2

Посох

Горы, горы, горы. Это только кажется, что они одинаковы в любом мире. Где-то они игольчато-остры, словно им нипочём наждак ветров и вод; где-то – опрокинуты, поднимаясь к небу громадными столпами: узкое основание, расширяющееся кверху; где-то они и вовсе парят над поверхностью – в таких горах заносчивые чародеи обожают устраивать свои замки.

Но даже те хребты, что на первый взгляд одинаковы как две капли воды, имеют свой характер, душу и голос. Уловить его непросто, шепчут горы тихо и очень-очень медленно; но, если остановиться и что есть силы прислушаться, можно разобрать их голоса – низкие, скрипучие, словно камень трётся о камень.

Горы жаловались и причитали. Фесс не разбирал слов, лишь ощущал их тоску, их горечь, их печаль – что-то очень плохое творилось с глубоко ушедшими корнями, они слабели, словно там трудилась целая армия неведомых паразитов.

– Не слушай их. – Аэ шла впереди, вернее, легко перескакивала с валуна на валун, отыскивая дорогу. Всё больше становилось деревьев, мхи уступали место травам, пронеслись над вершинами какие-то пичуги.

– Где мы, Аэ? – Он повторял этот вопрос вновь и вновь, наверное, больше обращаясь к собственным чувствам, нежели к юной драконице.

– Предгорья. Спускаемся вниз. Я чую жильё, – лаконично отвечала та.

Фесс только потряс головой. Почему он так слаб? Еле ноги передвигает, а драконица прыгает как ни в чём не бывало. Почему не повинуется сила? Она здесь есть, хоть и «горькая», по выражению Аэ. Почему, почему, почему…

Что случилось там, после огненной купели, в которую рухнуло Дно Миров? Почему все воспоминания являют собой абсолютно бессвязную мозаику непонятно чего, бессмысленных изображений, словно в детской иллюзии?

Что случилось с Эвиалом, с Мельином, с Долиной Магов, наконец?

– Не грызи себя, – обернулась Аэсоннэ. – Мы, драконы, принимаем мир таким, какой он есть. Небо. Ветер. Солнце. Вода. Полёт. Чего ещё надо для счастья?

– Вам, наверное, и впрямь ничего.

– И тебе тоже. Не грызи себя, я же сказала. Здесь найдутся настоящие враги.

«Я дрался в Мельине и в Эвиале. Хранил Мечи, сам того не ведая, но хранил. Не размокай, не распускайся – не этому ли учил тебя отец? Жаль, что ты так редко о нём вспоминал…»

Ты Кэр Лаэда, сын Далии и Витара Лаэда. Помни об этом. Всегда.

Он не сжимал кулаков и не стискивал «до хруста» зубы. Просто встал и пошёл за драконицей, почти не уступая ей в быстроте.

– Что с твоим посохом?

Они сидели у костра. Аэсоннэ предложила было разжечь, однако Кэр лишь покачал головой. Нет, он должен сам.

Простенькое огненное заклятие получилось у него с шестого раза. Сила выскальзывала, не подчинялась, не заполняла мыслеформы, не трансформировалась; тонкий язычок пламени поднялся над растопкой, лишь когда Фесс с отчаяния прибёг к рунной магии – да-да, той самой, началам которой его обучил старик Парри, когда потерявший сам себя Кэр Лаэда впервые оказался на Северном Клыке.

– Посох как посох, – некромант оглядел выломанный ранее можжевеловый ствол.

– Ничего не чувствуешь? – удивилась драконица. – Не видишь разве…

– Погоди, не говори, сам определю, – остановил он её.

Сила вывёртывалась, словно склизкая рыбина из рук. Билась, изворачивалась, дёргалась; и горчила, да. Аэ была совершенно права. У магии здесь имелся странный привкус, возникавший во рту у Кэра всякий раз, как он пытался пустить в ход какое-то заклятие.

Как там чертил Парри, этот ворчливый старикан? Руна Познания, силы нездешние и заповедные, какой пафос!..

Однако нелепая, вычурная и пафосная руна сработала на удивление хорошо. Прямо в воздухе возник голубоватый росчерк, двинулся, расширяясь, замерцал, охватывая воткнутый в землю можжевеловый ствол.

Из земли к посоху потянулась масса тёмных линий, донельзя похожих на корневую систему, словно сухая лесина собралась врастать и зеленеть.

И по этим призрачным корням в можжевельник вливалась сила. Вливалась, несмотря на всю свою неподъёмность. Тянулась вверх давно засохшими и сжавшимися капиллярами, касалась изнутри коры, поднималась ещё выше, в причудливый комель, напоминавший мёртвую голову.