Книга Ветер с Варяжского моря - Елизавета Дворецкая

А Загляда смотрела ему в лицо, стараясь хоть чуть-чуть понять его, кому приходилось подать заздравный рог, найти какие-то слова, которые были бы понятны ему. Она не хотела произносить пустых слов – заздравный рог отнесет речь прямо к крыльцу богов, – но как предложить мир и дружбу этому чужаку?

И чем дольше она смотрела, тем яснее делалось ей лицо Снэульва, делалось мягче, теплее. Словно из ледяной глыбы под солнечным лучом вытаивает живой человек. Мгновения бежали мимо них, Загляда держала рог с медом, не замечая его тяжести, забыв, что все смотрят на них и чего-то ждут.

Рядом раздался какой-то веселый возглас по-варяжски. Загляда опомнилась, опустила глаза, постаралась собраться с мыслями, снова посмотрела на свея и сказала, протягивая ему рог:

– Прими наше угощение, и пусть дружба наша всегда будет так хороша, пока свет белый стоит! Пусть и мы, и племена наши всегда в мире живут и горя друг от друга не знают!

– От волнения она заговорила по-словенски, потом опомнилась, что он едва ли ее поймет, но переиначиваться было уже поздно. Вокруг зазвучали одобрительные возгласы: варягам понравилась ее речь, даже тем, кто не понял слов. Красивая юная девушка с заздравным рогом – чего же тут не понять?

Снэульв взял рог у нее из рук, хотел было что-то сказать, но не нашелся и молча поднес рог к губам. Загляда смотрела, как он пьет, с каким-то веселым азартом – она-то знала, хозяйка, крепость своего меда. И рог за какие-то мгновения оказался опрокинутым, русы и свей одобрительно кричали, Снэульв поднял перевернутый пустой рог над головой и улыбнулся Загляде, и она улыбнулась в ответ. Почему-то она уже забыла, как сердилась на него, теперь она видела, что он не зверь. И ее прежняя неприязнь сменилась сильным любопытством, ей захотелось узнать его получше. А хозяева и гости вокруг радостно выкрикивали что-то, стучали рогами и чашами, хлопали друг друга по плечам. Загляда отошла, но Снэульв провожал ее глазами. Ей не хотелось уходить, как будто какая-то неведомая могучая сила привязала ее к нему, и теперь она изо всей толпы видела его одного и, даже отвернувшись, чувствовала его спиной, затылком. Где-то в глубине в ней возникла непонятная дрожь, от которой было и неловко, и весело разом. Загляде хотелось спрятаться, чтобы никто не видел ее глаз, но еще больше хотелось вернуться туда, где сидел он. Стараясь отвлечься, она усердно угощала гостей и Милутиных людей. Но и проходя мимо столов с блюдами и кувшинами, Загляда всякий раз чувствовала на себе взгляд Снэульва, и почему-то это было ей приятно.

Она не замечала, что довольно многие в палате видят, как они переглядываются. Спех от этих наблюдений сделался мрачнее тучи, а Асмунд, напротив, был очень доволен. Умный купец видел, что Милута ни в чем не откажет своей дочери, а Снэульву весьма пригодится ее заступничество.

Очень скоро разговор зашел о том, что волновало почти всех торговых гостей, ходивших через Варяжское море.

– Не видали ли вы Ерика, как через море плыли? – стал расспрашивать Милута. – Говорят, он опять разбойничает, как и в прошлое лето.

– Я не видел его, Кристус[83]уберег меня, а Ньерд дал мне дорогу мимо его кораблей! – ответил Асмунд, одной рукой сотворяя знак креста, а другой коснувшись какого-то оберега на груди, не видного под одеждой.– Но я видел много людей, которые встречались с ним. И никто не желал бы этой встречи еще раз!

– Откуда же он такой взялся? – спрашивал Осеня. – Что же ваши-то варяжские князья не уймут его?

– Это легче сказать, чем сделать! – Асмунд покачал головой. – У него такая дружина, что много конунги хотят иметь такую. И родом он не хуже многих. Пусть Тормод расскажет.

Чего-чего, а рассказывать Тормода не надо было долго упрашивать.

– Про Эйрика ярла можно говорить много! – охотно откликнулся корабельщик. – Его мать была низкого рода – она не жена Хакона ярла, его отца, нет, – но сам Эйрик имеет нрав настоящего конунга. Когда ему было десять зим, его обидел родич Хакона ярла, Скафти, не хотел дать хорошее место его ладье. А на другое лето Эйрик имел свою дружину. Он встретил в море Скафти, и меж ними была битва. И Скафти был убит в той битве. А еще через лето Эйрик имел свою землю и правил как ярл.

– В двенадцать лёт? – Милута с трудом мог в это поверить.

– Да! У Вальдамара конунга сыновья не правят так рано, – сказал Тормод, гордясь своим соплеменником.

Загляда старалась слушать Тормода, но взгляд и внимание ее неудержимо притягивались к Снэульву. В чертах его лица было видно, что он из сыновей совсем другого народа, что он вырос среди иных обычаев и говорит другим языком, но эта печать чужеземного рождения не пугала, как пугает всякий чужак. Каждая черточка его лица, даже крошечное родимое пятнышко над правым уголком рта, казалась Загляде красивой и необыкновенно значительной. Теперь она разглядела, что его светлые, как лен, волосы отливают серебром и мягкими колечками лежат на высоком лбу, а на прямом носу золотятся крошечные пятнышки веснушек. Непонятно, почему все это так нравилось ей, как будто этот длинный свей был единственным парнем на свете.

– Потом Эйрик ярл прославил себя в битве с йомсвикингами, – продолжал тем временем Тормод.– Викинги из Йомсборга – очень дурные люди, они разоряли Норэйг, а Эйрик ярл защищал свою землю. Он убил много йомсвикингов, но подарил жизнь всем, кто попал к нему в полон. Он – славный ярл, смелый и щедрый. Он богат удачей – все хотят ему служить. А какой знатный корабль он имеет! – Тормод мечтательно закатил глаза. – Его зовут Барди. Его нос и корма обиты железом до самой воды.

– Зачем же он в разбой подался? – спросил Милута. – Наши-то князья вашу землю не разоряют. Вот, рассказывают, что на Киевщине от печенегов людям житья нет – печенеги хоть от голода в, набеги ходят, а ваши-то зачем?

– Наши зачем? – Тормод удивился его вопросу. – Везде одно – голод.

– Разве и у вас голодно живут? – удивился в свой черед Спех. Варяжские купцы и гриди, которых ему случалось видеть, были одеты и вооружены как люди с достатком.

– О-о! – протянул Тормод в ответ. – В Норэйг кто имеет четыре коровы – есть богатый бонд[84]. А бедный… а бедный в голодный год несет своих детей в лес.

– Зачем?

– Дома их нечем кормить. У вас есть такой обычай?

– Нет, – содрогнувшись, ответил Спех. В доме отца ему не раз случалось голодать, но любой гончар раньше умер бы сам, чем обрек на голодную смерть своих детей.

– А у нас есть, – продолжал Тормод. – И еще другой. Графгангс менн – обреченный на могилу, ты знаешь? Когда бедному человеку нечем кормить своих детей, он должен вырыть могилу и положить их туда, чтобы они там умерли. Когда все умрут и останется один, последний, богатый человек возьмет его к себе и будет кормить.

– Не может быть! – Загляда не в силах была поверить в такой ужасающий обычай. Раньше Тормод не рассказывал ей ничего подобного. – Да как же можно своих детей живыми в могилу класть!