Книга Его и ее - Элис Фини

Может быть, наш дом, спрятанный в тупике, в который упирался переулок, и был самым маленьким, но он был и самым симпатичным. Летом сюда приезжали автобусы с туристами, которые хотели посмотреть на то, что по-прежнему часто описывается как типичная английская деревня. Туристы забирались на вершину холма, чтобы полюбоваться видом, иногда они также снимали наш коттедж. И моя мать не возражала. Она очень много времени проводила в палисаднике, где что-то сажала и подрезала, а каждую весну красила нашу входную дверь. Несмотря на то что нашему дому было больше ста лет, благодаря ей он весь блестел и выглядел как новый.

Я не стала искать свой ключ — запасной всегда был спрятан под симпатичным цветочным горшком на крыльце. В тот день, еще не вставив его в замок, я услышала телевизор и решила, что моя мать уснула перед ним. Я вошла в дом, а потом нарочно громко захлопнула за собой дверь.

— Мама!

Я звала ее, словно бросая ей обвинения, еще не сняв с себя мокрое пальто и не положив стекавшие на ковер сумки на пол. Я решила было не снимать школьные туфли — это бы ее по-настоящему взбесило, — но вместо этого из чувства долга развязала шнурки и оставила туфли у двери. Мокрые носки я тоже сняла.

— Мама!

Я снова позвала ее. Меня раздражало, что она все еще не ответила, не признала мое существование. Протопав в гостиную, увидела, что она нарядила елку. Цветные фонарики мигали, как звезды, но они ненадолго задержали мое внимание. Под елкой вместо подарков лежала моя мать, лицом вниз и вся в крови.

На ковре за ней тянулись грязные следы, словно она приползла из сада. Я снова попыталась шепотом позвать ее, но слова застряли в горле. Когда я осознала то, что увидела, упала на пол рядом с искалеченным телом матери и попыталась перевернуть его. Ее волосы были перепачканы кровью и прилипли к одной стороне разбитого лица, которое все было в синяках. Глаза были закрыты, одежда порвана, а руки и ноги покрыты порезами и царапинами.

— Мама? — прошептала я, боясь снова дотронуться до нее.

— Анна?

Она повернула голову и слегка приоткрыла правый глаз. Левый весь заплыл. Я не знала, что делать. От надтреснутого звука ее дребезжащего голоса у меня словно заболели уши, и страшно захотелось убежать. Но тут она бросила взгляд через мое плечо на старый дисковый телефон кремового цвета на кофейном столике. Я вскочила и бросилась к нему.

— Я вызову полицию…

— Нет, — сказала она.

Судя по выражению лица, произносить — даже отдельные слова — было ей невероятно больно.

— Почему нет?

— Не надо полиции.

— Тогда я позвоню в скорую, — сказала я, набрав первую девятку.

— Нет.

Она поползла в мою сторону. Это напоминало кадры из фильма ужасов.

— Мама, пожалуйста. Надо кому-нибудь позвонить. Тебе нужна помощь. Я позвоню папе. Он поймет, что надо делать, придет домой и…

Она дотянулась до меня дрожащей окровавленной рукой, затем схватила телефон и выдернула розетку из стены. После чего снова рухнула на пол.

Я заплакала и подумала о том, что, наверное, надо обратиться за помощью к соседям.

— Никаких соседей, — прохрипела она, словно читая мои мысли, как она часто делала. — Никакой полиции, никого. Обещай мне.

Она не спускала с меня взгляда здорового глаза, пока я не кивнула, что поняла, а потом опустила голову обратно на пол.

— Все будет в порядке. Мне просто нужно отдохнуть, — произнесла она таким слабым голосом, что я едва расслышала.

Она, похоже, была намерена принять решение за меня, но я все еще не была уверена, что оно правильное.

— Почему я не могу хотя бы позвонить папе?

Она выдохнула, словно собиралась долго держать паузу.

— Потому что это сделал со мной он.

Он

Вторник 10.15

Иногда в этой работе главное — принимать решения. За долгие годы я усвоил, что правильность принятых решений часто стоит на втором месте после способности быстро принимать их. Кроме того, «правильно» и «неправильно» — в высшей степени субъективные понятия.

Меня не должно здесь быть, и, думаю, тут я прав. Околачиваться у дома, где выросла моя бывшая жена, нехорошо, это может вызвать неодобрение, — хотя на то у меня есть свои причины, — но некоторых людей мы никогда по-настоящему не отпускаем в жизни. Или в смерти. Даже если притворяемся. Они по-прежнему всегда с нами, они прячутся в наших самых одиноких мыслях и терзают наши воспоминания мечтами, которые больше не могут сбыться.

Я не был Казановой, скорее серийным сторонником единобрачия… пока не встретил Рейчел. Женщин, с которыми я спал, можно пересчитать на пальцах одной руки. Но, скольких бы женщин я ни знал, по-настоящему любил только одну. Я уехал из Лондона, потому что это было хорошо для Анны. Никто не знает, что такое настоящая любовь, пока не теряет ее. Во-первых, большинство людей ее вообще не находят, но, когда все-таки встречают, готовы сделать все для любимого человека.

Я знаю наверняка, потому что сам это делал.

Для нее так было лучше всего, но это может обернуться самой большой ошибкой, которую я когда-либо совершал.

Независимо от того, следовало мне сейчас быть здесь или нет, я здесь, и уверен, что слышал чей-то крик. Если я ничего с этим не сделаю, какой тогда из меня мужчина или сыщик.

Фотографирую на телефон квитанцию за парковку со вчерашней датой в машине Анны и направляюсь к дому ее матери. Поднимаю сломанную калитку и оглядываюсь через плечо — а вдруг за мной кто-то наблюдает. Убедившись, что никого нет, иду по неровной, заросшей сорняками дорожке. Прохожу мимо входной двери и иду вдоль дома к черному входу, где они должны находиться. Думаю, обычно без труда можно понять, что у человека не все в порядке с головой, а мать Анны некоторое время назад стала именно такой.

Я останавливаюсь, когда слышу голоса внутри.

Не могу толком разобрать слова, но не хочу рисковать, чтобы меня заметили. Выжидаю минуту, прислонившись к стене, и думаю о том, что, наверное, сейчас мне лучше всего повернуть назад. Будет разумным сесть в машину, отправиться обратно в штаб-квартиру и заняться работой. Но затем я снова слышу звуки, напоминающие крик.

Этого хватает, чтобы я отбросил сомнения и заглянул в кухонное окно. Вижу Анну и ее мать, замечаю, что она снимает чайник с плиты, и понимаю, какой звук слышал. Я забыл, что кипятить воду таким образом — одна из многих старомодных и странных привычек моей бывшей тещи. У бывшей жены с ней больше общего, чем ей хотелось бы.

Исходя из моего опыта, есть два вида женщин: те, кто всю жизнь пытаются не превратиться в своих матерей, и те, кто, похоже, больше ничего не хотят в прямом смысле этого слова. Я часто наблюдал, как обе разновидности становились полной противоположностью тому, на что надеялись, — одни превращались в точные копии женщин, которыми не хотели быть, а другие никогда не соответствовали своим собственным представлениям о том, чем, по их мнению, им следовало стать.