Книга Насквозь - Наталья Громова

– Милая, повтори, пожалуйста, где ты учишься?

Я ответила. Эффект был такой же. Опять все хохотали. Потом отвлекались на других, разговаривали, но время от времени кто-то поворачивался ко мне и снова просил повторить, где я учусь.

И вот теперь мне надо было искать себе работу. Когда я обзвонила разнообразные училища в поисках ставки преподавателя эстетики, меня с придыханием спрашивали, не член ли я партии, и, не выслушав ответ, сразу же предлагали огромную зарплату и место освобожденного секретаря комитета комсомола или преподавателя научного коммунизма, диалектического и исторического материализма. Я говорила, что это не подходит, и клала трубку. Иногда мне предлагали прийти к ним, а уж они меня быстренько примут в партию: они признавались, что им позарез нужен был человек с таким дипломом. Сократ, Эпикур, Платон, Ницше и другие захотели бы стать членами коммунистической партии и преподавать диамат? Как бы они себя чувствовали, получив такое предложение?

И вот мне повезло, пусть за 60 рублей в месяц меня взяли преподавателем эстетики в фармацевтическое училище.

Это был дом сталинской постройки, стоявший напротив Киевского вокзала. Когда я туда пришла, меня никто не спрашивал, что я буду рассказывать, никто ничего не объяснил. Мрачные усталые женщины входили и выходили в огромную учительскую, где возле кабинета директора сидела высокая красивая женщина и покрикивала то на одного, то на другого преподавателя. Было ощущение, что это такая автобаза, а секретарша объясняет водителям, что им надо делать. Меня вообще никто не замечал, и я могла наблюдать за ними абсолютно свободно. Но вот зазвенел звонок, и я отправилась в класс. Войдя, я тут же поняла, что передо мной сидят девушки всего на пару лет младше меня. Как с ними разговаривать? Я стала им рассказывать про законы искусства. Но вскоре поняла, что хотя они напряженно вслушиваются в мои речи, но ровно ничего не понимают. Я искала что-то для них привычное и знакомое, и наконец мы дошли до сказок. Тут дело как-то пошло легче. Кто-то пересказывал «Золушку», кто-то «Снежную королеву». На следующее занятие я попросила каждого рассказать свое любимое стихотворение. Они пришли счастливые и по очереди стали читать мне Асадова. «Они студентами были, они друг друга любили…»

«Нет, – думала я, – вы меня голыми руками не возьмете». Накупив плакатов с репродукциями классических картин, я сначала повесила на доску «Сикстинскую мадонну». Когда я повернулась к классу, на лицах моих учениц появилась какая-то глумливая улыбка.

– Что такое? Вы знаете эту картину? – в ответ раздался всеобщий гомон и смех.

– Конечно! Там у нижнего мужика шесть пальцев! – ответили они хором.

Я бросилась к репродукции и стала считать, но все время сбивалась со счета.

– Вчера по телевизору в «Что? Где? Когда?» показывали, не видали разве? – кричали мне со всех сторон. Там у мужика слева – шесть пальцев.

Но это были хорошие девушки, с которыми мы пытались договориться.

Иная группа была у меня по вечерам. Девушек под дверью обычно ждали их «парни». Парни были нетрезвые и приезжали из Подмосковья после тяжкого рабочего дня. И тут на пути у них стояла я. Разлучница, разделявшая сердца, бившиеся навстречу друг другу. Конечно, девушки не только не слушали, они меня ненавидели.

В тот день все складывалось из рук вон. Кто-то снаружи колотил ногой в дверь, которую я предусмотрительно заперла на ключ. С этой же стороны в мой адрес отпускались оскорбительные шуточки. Начинали обычно с моих ног, потом доходили до груди, шеи, лица. Я чувствовала себя как на зоне. Сквозь этот шелест неприятных реплик я рассказывала им про Гамлета. Наверное, до меня долетело что-то уже совсем противное, и я замолчала.

Вдруг со мной произошло что-то странное. Я стала говорить каким-то чужим голосом и словно видела себя со стороны. Возникло ощущение какого-то другого, гулкого объема; ненатуральный голос звучал странным эхом. Я говорила, что расскажу им сейчас про их будущее. Они скоро уйдут туда, за дверь, у них начнется своя жизнь, в которой они, к несчастью, будут много и долго пить, родят детей, наверное, не очень здоровых. Будут растить их в одиночестве и снова будут пить. И потом умрут. Все будет, как было всегда, из поколения в поколение. Но сейчас у них есть последний шанс пересечься с другим миром, который, возможно, не коснется их жизни никогда. Узнать про принца Датского, который мучился вопросами, о которых они, может быть, никогда не услышат.

Стало тихо. Почему-то замолчали за дверью. Не было слышно даже их дыхания. Они смотрели на меня исподлобья, затравленными волчьими глазами. Было видно, что им очень и очень страшно, возможно, они о чем-то таком догадывались, но произнесенное, а значит, обнаруженное – вмиг стало реальностью, словно все уже произошло, и их жизнь на моих глазах стала уменьшаться и подошла к концу.

И мне тоже стало страшно, я поняла, что перешла какую-то опасную черту. Я закрыла журнал, открыла ключом дверь и ушла.

Через полгода меня сняли с преподавания эстетики и сообщили, что я буду вести научный атеизм. Сначала я очень переживала, но вскоре нашла выход. Мы стали изучать с моими новыми ученицами все направления религии, я им рассказывала про разветвления христианства, Крестовые походы, инквизицию, Франциска Ассизского и других святых, а потом мы пошли в церковь смотреть иконы. Кто-то из учеников написал донос о том, что я занимаюсь религиозной пропагандой. Меня вышибли из училища, и я снова оказалась без работы.

18

Мы вышли с моим маленьким сыном из арки во двор – перед нами были две дороги – я вела его по одной, а он вдруг топнул ногой, сказал, что пойдет по другой.

– Иди! – ответила я, и он пошел от меня прочь. Я стояла и ждала, что же будет дальше, а он – маленький – уходил все дальше и дальше.

И вдруг развернулся и пошел ко мне назад.

– Я не мог уйти совсем, меня что-то держало, – сказал он. – Я словно уперся лбом в стену.

Мы шли рядом с ним, скрепя снегом. И тут он совсем обыденно произнес:

– Мама, я тебя люблю больше всех людей на свете.

19

Не прошло и пяти лет, как мне открылось, что наш брак с Петром был дурацкой выходкой. То есть он хороший друг, но почему муж? С этим знанием делать было абсолютно нечего, и мы жили так, как прежде. Единственный, кто нас время от времени спасал, примирял и соединял, был, конечно же, маленький сын и еще Диккенс. Наш любимый писатель всегда стоял на полке в коридоре и ждал своего часа. В первые годы – мы жили с Пиквиком и его друзьями. Мы всегда читали по вечерам вслух. Диккенс и вправду всегда присутствовал где-то рядом. Перемигивался с нами, выбрасывая из пространства свои любимые словечки. Сдвинутый мир пикквикистов, где все говорили прекраснодушными фразами, путешествовали в экипаже вокруг Лондона, глупо влюблялись, попадали впросак и все время ели, был абсолютно родным. Казалось, что именно так и должен был выглядеть человеческий рай. С нестрашными злодеями, добрыми идиотами и нелепыми старыми девами, но главное – абсолютно благословенный, где все, не старея и не умирая, как в карусели, крутятся по кругу, и так будет продолжаться всегда.