Книга Смерть под маской - Сьюзен Хилл

Я решила возвратиться к работе, хотя бы кабинетной, — следовало чем-то занять свой мозг. Для меня было облегчением часами продираться сквозь замысловатую юридическую фразеологию. Стоило мыслям обратиться к Венеции, черным мерзким водам Большого канала, к моему туда перелету, как я уходила и шагами мерила милю за милей по улицам Лондона, стараясь измотать себя усталостью.

Два дня назад я прошлась от Линкольнз-Инн до квартиры, где мы жили. Рука все еще немного побаливала, и я решила принять какое-нибудь болеутоляющее посильнее и попытаться уснуть. Входящие вызовы были переадресованы на телефон в моем кабинете, а когда я уходила — на мобильный, так что звонка из полиции я бы не пропустила.

Консьерж сообщил, что получил для нас посылку и отнес ее наверх, поставив у двери. Я ничего не ждала и с горечью увидела адрес, где значилось имя Оливера. Сверху к посылке был прилеплен конверт: все это доставил курьер.

Я внесла ее в квартиру. Солнце светило в высокие окна. Раскрыв одно из них, я услышала, как заливается трелями сидевший на платане черный дрозд. Сняла пальто и просмотрела остальную почту, в которой не оказалось ничего интересного. Для Оливера ничего не было.

Я отлепила конверт от посылки и вскрыла его. Понимаете, к тому времени я уже не верила, что когда-нибудь Оливер вернется и сам его вскроет. Оливер был мертв. Утонул. Пройдет немного времени, и я увижу это — собственными глазами.

Письмо пришло из адвокатской фирмы в Кембридже. К нему был приложен чек на тысячу фунтов, оставленных Оливеру его старым наставником Тео «на покупку подарка». Прежде чем читать дальше, пришлось утереть слезы, а после узнать, что к письму прилагается предмет, который доктор Пармиттер также отписал в завещании Оливеру.

Это было весьма странно, но, снимая коричневую обертку, я и представления не имела, что за предмет может быть в посылке. А следовало бы догадаться, конечно же, следовало. Нужно было, не вскрывая, отнести эту посылку вниз к печи для сжигания мусора и уничтожить ее. Или в клочки располосовать ножом.

Вместо этого я сняла последнюю оберточную бумагу и взглянула на ту самую венецианскую картину.

Сердце мое замерло и пальцы онемели, когда я — совершенно безошибочно — почувствовала едва уловимый запах свежей масляной краски.

Потом принялась лихорадочно отыскивать своего мужа.

Найти его было не трудно. Позади толпы в масках, плащах и треуголках, за мерцающим каналом, качающимися гондолами и пылающими факелами я увидела темный, уходящий вдаль проулок и двух здоровяков, мускулистых и широкоплечих, укутанных черными плащами; их пальцы крепко сжимали руки мужчины. Тот же повернул назад голову, глядя вовне, вне пределов картины — на меня; лицо его исказили ужас и страх смерти. Глаза умоляли, заклинали меня найти его, идти за ним, спасти. Вернуть.

Увы, было слишком поздно. Он уподобился другим. Обратился в картину. Чуть больше времени понадобилось мне, чтобы отыскать ту особу, да и то еле заметный лик, почти скрытый в одном углу: просвет белого шелка, искорка блесток, краешек перышка. Но она была там. Ее палец указывал на Оливера, зато взгляд ее, полный злобного торжества, был также устремлен на меня, прямо мне в глаза.

Я рухнула в кресло, не дожидаясь, когда подкосятся ноги. Оставалась всего одна надежда: забрав Оливера, как забрала других, эта женщина, несомненно, утолила свою жажду мести. Кто еще остается? Что еще сможет она сотворить? Разве не достаточно содеянного ею?

Не знаю. Да и смогу ли я сказать: «Никогда»? Мне теперь предстоит жить с этим страхом, с этим смертным ужасом все те годы, пока не вырастет дитя, которое, как оказалось, я вынашиваю. Я теперь только и делаю, что молюсь, и молитва всегда одна — глупая, конечно же, поскольку жребий уже брошен.

Я молюсь, чтобы у меня не было сына.