Книга Испанский вариант (сборник) - Юлиан Семенов

– Хорошо, генерал, – ответил Петерис. – Я выполню вашу просьбу, но если результаты будут в какой-либо мере противоречить моему пониманию товарищества, я резервирую за собой право больше к этой теме в разговоре не возвращаться.

– Бесспорно, – согласился Гортон. – Бесспорно. Вы сделаете выводы для себя, как человек, представляющий интересы Латвии на острове… Как долго Пальма будет жить в Лондоне, я, естественно, не знаю, но, если он в Риге откроет филиал своего нацистского журнала, вам следует быть осведомленным о причинах, побудивших его к этому, не так ли?

«Умен, дьявол, – удовлетворенно отметил Петерис, – у него есть чему поучиться – у этого «отставника». Не я ему должен помочь, а он мне помогает – так его следует понимать… Ай да отставник…»

– Спасибо, генерал, – улыбнулся Петерис, – мне всегда очень приятно встречаться с вами…

– Мы с вами завтракаем, – заметил Гортон, – а не встречаемся. Мясо прожарено великолепно, торопитесь, оно остынет.

…В этой маленькой радиостудии было полутемно. Джаз-оркестр, с которым выступала Мэри Пейдж, еще не собрался. Только контрабасист осторожно притрагивался к витым струнам. Возле рояля сидел молодой парень и наигрывал тихую мелодию.

Мэри сидела с Яном на высоких стульях в самом темном углу маленького зала радиостудии.

– Ты плохо выглядишь, – сказала Мэри, – замучился в своем журнале?

– Нет.

– Или тебя замучила расовая теория мистера Гитлера?

Ян пожал плечами, ничего не ответил.

– Ты довольно лихо пропагандируешь его расовую теорию.

– А почему бы нет?

– Не боишься, что мы станем фашистами?

– Не боюсь.

– Слушай, – спросила Мэри, – зачем ты согласился на все это?

– На что?

– На должность главного редактора журнала, на почетный пост члена правления Англо-германского общества?

– Во-первых, – ответил Ян, – ты мне сама подмаргивала, когда я смотрел на тебя в посольстве. Помнишь? Риббентроп мне предложил работу в журнале, а я посмотрел на тебя. А ты мне стала моргать. Я решил, что ты велишь мне стать главным редактором.

Мэри закурила.

– Правом давать такие советы обладают жены, а я – любовница. Вообще это неплохо звучит: Мэри Пейдж, любовница фашиста.

– Между прочим, – медленно ответил Ян, – если мы не хотим стать фашистами, то надо хотя бы знать, что же такое фашизм.

– Ого! – засмеялась Мэри. – Значит, ты сидишь у них с секретной миссией?

– Почему? Почему я должен сидеть с секретной миссией? Если нацизм – это так плохо, как все говорят, я должен в этом сам убедиться. А если нацизм в общем-то не так уж плохо – то почему бы мне не убедить тебя в этом? Тебя и всех?

– Вены тебе было недостаточно?

– Не совсем.

– По-моему, до Вены ты был ярым антифашистом.

– У тебя неплохая память…

– Иначе я бы не запоминала ноты…

– Только из столкновения двух полярных мнений рождается истина. А истина – это интересная книга…

– Думаешь написать об этом книгу?

– Такая книга пригодится во всех смыслах. – Ян постучал по дереву. – Я бы очень хотел написать такую книгу. Как думаешь, получится?

– А почему нет?

– Потому что я лентяй и мне скучно писать книги. Да и с талантом жидковато. Я завидую поэтам – они быстры на реакцию. Прозаики чрезвычайно медлительны… Серьезные журналисты – тоже. Я репортер, и мне весело, несмотря на то что меня сделали редактором.

В это время пришли саксофонисты и трубач. Они заиграли песенку, веселую французскую песенку.

– Мэри, – сказал пианист. – Давай порепетируем. Через полчаса запись.

– Я готова, – ответила Мэри, – зачем репетировать?

– На всякий случай, – сказал пианист. – Давай ту, цыганскую, которую инструментовал Дэйвид.

– Пожалуйста, предупреди меня заранее. Когда твои друзья национал-социалисты уничтожат всех цыган, евреев и славян. Мне нужно вовремя изменить репертуар, – сказала Мэри, приминая сигарету в пепельнице.

– Хорошо, – ответил Ян, – я буду тебя держать в курсе нашей с мистером Гитлером расовой политики. Тем более что я собираюсь завтра в Берлин.

– Ты зачастил в Берлин…

– Там любопытно.

– Летишь один?

– Нет…

– А с кем?

– С чемоданом.

– Говорят, в Берлине интересная ночная жизнь и масса толстых немок, которые обожают длинных и надменных латышей, вроде тебя.

– Я слышал об этом, – ответил Ян, – и я очень напряженно готовлюсь к тамошней ночной жизни.

Берлин, 1936

Пальма медленно шел по пустынной – в этом час – Шенезеештрассе, размахивая клетчатым баулом. Проходя мимо литой чугунной изгороди, он увидел нарисованный белым мелом скрипичный ключ.

Пальма достал из кармана свой мелок, зачеркнул скрипичный ключ и на следующей металлической трубе нарисовал басовый ключ. Он прошагал еще метров пятнадцать, завернул в маленькую вайнштубе и попросил хозяина:

– Пожалуйста, двойной «якоби».

– Да, господин, – ответил хозяин, стремительно и ловко наливая ему коньяк, – прошу вас.

– Спасибо, – сказал Пальма. – Почему у вас так сумрачно? Хорошо бы включить свет.

– Постоянные посетители моей вайнштубе предпочитают полумрак. Это создает необходимый интим.

– Ну что ж, – сказал Ян, – интим так интим.

Он выпил коньяк, выкурил сигарету и вышел на улицу. Такси нигде не было. Тогда он медленно пошел в обратном направлении, все так же размахивая своим клетчатым баулом.

Проходя мимо металлической ограды, он увидел свой басовый ключ зачеркнутым крест-накрест. На третьей чугунной тумбе он нарисовал скрипичный ключ перевернутый вниз головой и выбросил мелок в большую урну.

Остановив такси, он сказал:

– Пожалуйста, отвезите меня в имперское министерство иностранных дел, на Вильгельмштрассе…

Через три минуты после того как Пальма пригласили к Риббентропу, в приемную вошел высокий мужчина с лицом римлянина. Референт Риббентропа поднялся и, выбросив руку в нацистском приветствии, сказал:

– Обергруппенфюрер Гейдрих, сейчас у рейхсминистра редактор нашего лондонского журнала латышский журналист Ян Пальма.

– Хорошо, – сказал Гейдрих, – я подожду. Беседа с Пальма, конечно же, не менее важна для судеб рейха, чем встреча с шефом главного управления имперской безопасности.

Гейдрих отошел к окну, залитому солнцем, и, заложив руки, прижался лбом к стеклу.