Книга Песня Птицелова - Василиса Павлова

Тогда Сашка заорал что было мочи:

– Эй вы! Охрана! Стреляйте, мать вашу! Уснули, болваны?

Словно отозвавшись на его призыв, откуда-то сверху, чуть ли не с верхушек сосен, грянули автоматные очереди. Александру сперва показалось, что стреляют по нему. Он инстинктивно пригнулся, нырнул прямо в колючие заросли шиповника и только оттуда смог убедиться, что выстрелы предназначались все-таки зверю, который успел подобраться совсем близко. Медведь замедлил движение, но все же смог добежать до кустарника, где и рухнул, сминая грузной тушей шипастые ветки.

Обратно Сашка еле продрался, в очередной раз убедившись, что живая изгородь сама по себе является хорошим пограничным кордоном. Убитый зверь застыл с полуоткрытой пастью, и казалось, что он смеется над незадачливым сталкером, рискнувшим собственной шкурой ради спасения никому не нужных оболваненных монахов. Александр и сам понимал глупость своего геройства, но поступить иначе ему вряд ли позволила бы совесть. Подумав об этом, он почувствовал досаду и злость не то на зверя, не то на самого себя.

Исколотые ноги кровоточили, камуфляж был порван сразу в нескольких местах, от бега с препятствиями до сих пор жгло в груди. Хотелось ругаться вслух, но он ограничился тем, что показал поверженному противнику средний палец. После этого, немного успокоившись, побрел обратно в глубь Зоны, к дому с неуютной, но его личной, персональной каморкой.

Пока он отсутствовал, в камере кто-то сделал уборку – поблескивали недосохшие полы, помойное ведро было чистым, дверь – гостеприимно распахнутой. Сашка прошлепал внутрь, по-прежнему ощущая неудобства из-за отсутствия обуви, прилег на край заправленного грубым одеялом топчана. Полученная за утро информация переполняла, требовала систематизации и тщательного обдумывания. Странно, но сосредоточиться на главном мешал наведенный порядок. Мысли скатывались в хозяйственную деятельность. Александр понимал, что сейчас, когда его статус поменялся с пленника на почти равного другим члена секты, должны неизбежно последовать изменения в его правах и обязанностях.

Рано утром вопрос стоял, без преувеличений, о жизни и смерти. Сейчас же насущным казалось, что именно от него, бывшего сталкера, могут потребовать в новом качестве. К тому же он по-прежнему почти ничего не знал о внутреннем устройстве места, где ему предстоит провести еще какое-то время.

Помочь разобраться в происходящем могла Юля, но она не появлялась, хотя, судя по ночному волнению, должна была ожидать его возвращения. Сашка вспомнил, что Лед был в святилище один, без хозяйки, и находился там ровно до того момента, как Камень вновь заговорил перед уходом. Кот тогда исчез незаметно, вероятно, прошмыгнул в калитку следом за жрецом.

Размышления прервал появившийся на пороге «брат». Сашка в очередной раз обратил внимание на пустоту в глазах большинства монахов. Какая-то непробиваемая стена во взгляде, наподобие серой мешковины, из которой были сшиты балахоны. Гость поставил на пол ботинки – Сашка только ухмыльнулся, – положил на топчан скатку из грубого материала и молча вышел, не закрыв за собой дверь. Ни тебе здрасте, ни до свидания!

Сашка развернул плотную тканевую стопку. Это был, разумеется, серый балахон, пара чистых носков и теплое белье. Пришлось переодеваться. С комбинезоном расставаться не хотелось, поэтому он аккуратно свернул его и сложил под подушку. Зеркала в каморке не было, но представить, как он сейчас выглядел со стороны, было несложно – здоровый, мускулистый детина в хламиде мышиного цвета и армейских берцах. Пугало огородное, по-другому и не скажешь!

В комнатку впорхнула Юлька, бросилась, прижалась к нему:

– Живой!

В ее голосе звучало, а в глазах светилось явственное облегчение. Помахивая пушистым хвостом, в камеру важно вошел Лед. Потерся о ногу Сашки, по-хозяйски улегся на одеяло.

– Что было? Как? О чем спрашивал? Что сказал напоследок?

Вопрос про «напоследок» добавил информации для размышлений – значит, он не первый, с кем его загадочное каменное величество изволил говорить по-человечески.

– Все расскажу, дай только отдышаться. Тут побегать пришлось немножко, только вернулся, только переоделся…

Юлька отстранилась, оглядела его с головы до ног, прыснула.

– Хорош монах! – едва сдерживая смех, сказала она. – Хоть на молебен, хоть на грядки, птиц отпугивать.

Сашка поймал себя на мысли, что любуется ей – рыжими волосами, смешливыми искорками в глазах, живой силе в каждом движении. Юлькин вид сильно контрастировал с серыми братьями: они казались камнем, а она – ярким огоньком.

– Юля, почему ты не такая, как они? – Вопрос вырвался сам собой. Юлькины смешинки тут же погасли.

– Это долгий разговор, не наспех. Жрец сказал, что ты остаешься здесь и что мне поручено за тобой… присматривать. Значит, сможем видеться, общаться, – сказав это, она покраснела. – Вечером, после молитвы. А сейчас надо бежать, на мне теплицы. Пойдем, Лед!

– Стой, а мне что сейчас делать?

– Тебе в трапезную идти, как раз женский час закончен, сейчас там мужчины соберутся. Куда дальше определят, скажет жрец, а братья проводят. Не бойся, ничего опасного тебе пока не поручат. Но и не расслабляйся, за живыми смотрят в оба, даже если ты этого не замечаешь. Особенно за неочищенными. Тебе Камень сколько сеансов назначил?

– Три. Что это будет?

– Все расскажу позже. А пока иди подкрепись. И не вороти нос, ешь как следует. Тебе сейчас силы вдвойне будут нужны.

Сашке хотелось ее удержать, задать еще кучу вопросов, а может, просто обнять, побыть еще какое-то время рядом, но Лед стоял на пороге, мотал хвостом, выражая недовольство, и коротко мяукал, поторапливая спутницу. Сашка наклонился, погладил его по мягкой шерсти, сказал:

– Да идет она, идет. Не сердись, брат…

Кот смотрел на него снизу вверх ярко-голубыми глазами, и Сашке казалось, что вот прямо сейчас он услышит человеческую речь. Причем не исключено, что тем самым голосом, чуть хрипловатым, не то комовским, не то отцовским.

В трапезной было многолюдно. За широким длинным столом, составленным из сдвинутых в одну линию небольших столиков, сидели братья в балахонах и механически поглощали какую-то вязкую массу. Сашка подошел к окошку выдачи и получил свою порцию то ли жидкой каши, то ли густого супа цвета застуженного картофельного киселя. Аппетитным это блюдо назвать было сложно, в клейкой массе проглядывались комки. Помня Юлькины наставления, Александр отбросил капризы, добавил к завтраку ломоть ржаного хлеба из большой плетеной корзинки и взялся за ложку. Хлеб выглядел гораздо лучше, чем остальное содержимое тарелки. Каша, впрочем, оказалась вполне съедобной, по крайней мере, на вкус она была гораздо лучше, чем на вид. Состояла она, по-видимому, из смеси круп – овсяной и гречневой, приготовленных на воде без добавления каких бы то ни было жиров. Сашка, во всяком случае, их не заметил. Хлеб был свежим и вполне вкусным.

Для сидящих рядом серых балахонов, как подозревал Сашка, особой разницы не было – ели они как роботы, тщательно пережевывая пищу и черпая ложками, как ковшом экскаватора, автоматически и едва ли не синхронно. Александр огляделся – в трапезной он такой был один, живой, незомбированный. Почти все места за длинным столом, человек на пятьдесят-семьдесят, были заняты, но ни одного осмысленного взгляда Сашка так и не увидел, хотя смотрел внимательно.