Книга Бутырский ангел. Тюрьма и воля - Борис Земцов

Естественно, вольные звуки, попадая в неволю, добра не приносят. В лучшем случае умножают они и без того немалую арестантскую тоску по всем фронтам: и о нынешнем своём незавидном положении, и о грядущих мало весёлых перспективах, и обо всём любом прочем, таком же тоскливом и безрадостном. В худшем случае, такие звуки остро напоминают о твоём бессилии и твоей беззащитности на этом этапе биографии и тем самым непременно вышибают из нервного равновесия, бесят, подталкивают к той черте, что отделяет нормального человека от человека ненормального, проще сказать, сумасшедшего.

Словом, никакой радости от звуков, что прорываются в бутырское пространство с воли, нет.

А звуки местные, рождающиеся в этом пространстве, ещё безрадостнее, ещё опасней для истрёпанных и обнаженных арестантских нервов.

Самый постоянный, почти вечный, среди чисто бутырских звуков — скрежет, скрип и лязг железной телеги, на которой развозится по камерам тюремная пища. Этим звуком Бутырка потчует наш слух три раза в сутки.

В завтрак. В обед. В ужин.

Теоретически этот звук мог бы быть и не таким отвратительным, но у телеги буксует и западает заднее колесо. Ни баландёрам[29], везущим эту телегу за ручку в виде буквы «т», сваренную из железных труб, ни мусорам[30], которые руководят работой этих баландёров, даже в голову не приходит мысль починить эту телегу: что-то отогнуть, что-то подправить, по чему-то просто крепко стукнуть. Выходит, этот душераздирающий лязг железа о железо и железа о камни сознательно, специально организован и так же не менее сознательно, не менее специально поддерживается. Выходит, этот лязг — что-то вроде дополнительной нагрузки ко всему, что мы здесь испытываем. Маленький, так сказать, довесочек к тому неподъёмному «фунту лиха», что огребает каждый, сюда попадающий.

Другой вид чисто тюремных, рождённых в бутырских недрах, звуков — шаги. Почти всегда это — тяжёлая хозяйская поступь мусоров-продольных[31]. За шагами обычно следует лающая команда-распоряжение типа «Иванов — выход…». Часто вместо полной фамилии продольный выкрикивает: — «На «И» — на выход…». «На «И» — означает, что фамилия вызываемого начинается с буквы «И».

Похоже, подобное сокращение объясняется не ленью представителей тюремной администрации, а традицией, заложенной ещё во времена, когда большинство «бутырских тружеников» были попросту неграмотными и не в силах были разобрать фамилию арестанта на соответствующей бумажке.

Очень может быть, что и в не столь далёкое прошлое канули те времена.

Да и очень похоже, что и нынешние сотрудники бутырской администрации не сильно в ладах с грамотой: слишком нелепые ошибки они делают, зачитывая наши фамилии на утренних и вечерних проверках, слишком мучительно напрягаются их лица, когда им приходится озвучивать для нас что-то официальное.

Кстати, «на выход» — означает чаще всего — к следователю, куда реже — к адвокату (не у всех есть материальные возможности иметь такового), ещё реже — на короткое свидание к родным и близким (свидание подследственным разрешает следователь и, как правило, делает это неохотно, считая подобное излишней роскошью для своего подопечного).

Впрочем, куда бы не выдёргивали бутырского обитателя — чего-то хорошего за этим никогда не следует.

Вызывают к следователю — запросто может оказаться, что замаячил в твоей «делюге» новый эпизод (когда — как результат рвения следаков, когда — как следствие их же беспредела, в этом случае ради «палки» раскрываемости они на тебя чужие преступления валить начинают). За этим, понятно, прямая перспектива увеличения твоего и без того немалого срока.

Вызывают к адвокату — выясняется, что ресурсы денег, которые наскребли ему за услуги твои близкие, уже вроде как исчерпаны, и, если доплаты не последует, этот адвокат с твоего дела просто уходит и ему глубоко плевать, чем это для тебя обернётся.

Даже, казалось бы, однозначно радостный вызов на свидание к родным может обернуться новостями, от которых не разогнуться, не продышаться. Сколько раз такое было: уходит арестант на свидание просветлённый и окрылённый, а возвращается с лицом опрокинутым и почерневшим. Кто-то в этот момент отмахнётся, кто-то отмолчится, рухнув лицом в шконку[32], а кто-то буркнет что-то вроде: «Мать умерла… Ещё месяц назад… Сюда телеграмма была… Никто не сообщил…», или «Жена на развод подала… Сказала, что, устала…».

Словом, хороших новостей для арестанта вроде как и вовсе не бывает. Понимаю, с каждым днём всё больше понимаю своих бывалых соседей. Тех, кто мечтательно заклинает: «Скорей бы на этап, да в зону, там движуха, а тут всё заморожено-заторможено…».

Бывает, что за шагами продольного и другая команда следует. Например, «На прогулку!». Кажется, команда со знаком «плюс». Кажется, здесь повод для ничтожной, но всё-таки радости. Но так только на первый взгляд, точнее на первый слух. За приглашением-окриком «На прогулку» почти всегда следует пояснение. Не менее лающее. Не менее мрачное. «Или все, или никто…».

У мусоров своя логика. Говорят, были случаи, когда тот, кто в хате на время прогулки оставался, потом вскрывался, или вздёргивался. Для администрации это — «ЧП», а, значит, проблемы, комиссии, проверки и т. д. Вот и родилась с учётом всего этого жесткая инструкция: арестантов по одному в камере не оставлять. Только чтобы «все на прогулку» — с этим сложно, это — случай «из ряда вон». Потому что кому-то, действительно, нездоровится, кто-то всю ночь на «дороге»[33] простоял, и теперь отсыпается.

Так что команда «на прогулку» когда — как чистая условность, когда — как откровенная дразнилка звучит.

Очень часто никто на эту прогулку и не выходит.

По большому счёту, и не велика в этом случае потеря. Ведь «прогулка» здесь — это всего то сорокаминутное топтание в прогулочном дворике на самом верху тюремного корпуса.

Прогулочный дворик — это та же самая камера, стены которой обделаны «шубой». И свежего воздуха здесь не намного больше, чем в обычной «хате», и небо (универсальный символ воли и свободы) видно только в зазоре между крышей и верхушкой стен только тогда, когда встанешь у определённой стены и задерёшь голову под определённым углом.