Книга Голая Джульетта - Ник Хорнби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уверена, если в одном помещении окажутся два совершенно незнакомых человека и заговорят о своей жизни, то среди всего многообразия вопросов непременно всплывут и такие, что покажется, будто эти двое выбраны не случайно. Например, у вас слишком много детей, которых вы не знаете, и это вас удручает. У меня нет детей и, похоже, уже не будет, и это удручает меня, причем гораздо больше, чем я могла себе представить три-четыре года назад. Поэтому время, проведенное с мужчиной, от которого у меня нет детей, начинает мне казаться тем же, чем вам кажутся годы пьянства и музыкального бесплодия. Ни вы, ни я не в состоянии вернуть утраченного времени. Однако я мучительно ощущаю, что еще не все потеряно. Чувствуете ли вы что-либо схожее? Надеюсь, что да.
Пишу это в своем офисе, в музее маленького приморского городка на севере Англии. На повестке дня выставка, посвященная городу, каким он был летом 1964 года. Экспонатов, однако, кот наплакал: несколько не слишком приятных фотоснимков выброшенной на берег мертвой акулы да принесенный сегодня утром глаз, по-видимому принадлежавший все той же акуле. Часа два назад в музей зашел старик и принес в банке из-под варенья нечто, похожее на акулий глаз, замаринованный в уксусе. Старик сообщил, что его брат вырезал этот глаз карманным ножом. Таков наш главный экспонат, гвоздь выставки. Не хотите написать концептуальный альбом о лете 1964-го в маленьком приморском городке севера Англии? Хотя экспонатов нам это, конечно, не прибавит.
Она оторвалась от письма. Сиди она сейчас с пером перед листом бумаги, быть ее писанине исчерканной и искарябанной вдоль и поперек, а то и полетел бы лист в мусорную корзину. Но электроника позаботилась о бескровном исправлении написанного и о безмусорном его уничтожении. Ошибся — исправляй на здоровье! Вот бы еще клавишу «ко всем чертям» добавить в клавиатуру, и чтобы как следует грохотала при нажатии… Какого черта она вообще намарала? Ей пришло письмо от отшельника, сбежавшего от мира двадцать с лишним лет назад, а она рассказывает ему об акульем глазе в банке из-под варенья. Очень ему это нужно! А насчет ее потребности в ребенке? Нашла кому сказать. Пожаловалась бы подруге. Или Дункану, который, насколько ей известно, о ее страданиях не подозревает.
И ведь она уже заигрывает, да еще и применяя замысловатую — хотя ничего и не скрывающую — маскировку. Хочет ему понравиться. Как еще объяснить ее иносказания и недомолвки о «такеровском туре» по Америке, о ее связях с людьми, которые «много рассуждают» о Такере Кроу? Почему бы просто и ясно не признать, что не имеет детей она от человека, одержимого Такером Кроу? Но она не хочет, чтобы Такер об этом знал. Почему? Надеется, что он прыгнет в самолет и перелетит океан, чтобы ее оплодотворить, если не узнает, с каким идиотом она живет? Да даже если бы вдруг между ними завязалась невиданной пылкости страсть, до беременности дело вряд ли дойдет: слишком много раз Такер на этих беременностях и на «прелестях» семейной жизни обжегся. Бог ты мой, какая она жалкая, даже в попытках осмеять самое себя. Примеряет презерватив на самца, которого никогда не видела.
Ну ладно, акулий глаз вычеркиваем… то есть стираем. Что остается? О чем ему написать? О его работе она все, что могла, уже написала, а засыпать его вопросами — лучший способ отпугнуть навсегда. Не созрела она для переписки с Такером Кроу. Ничего не знает, ничего не сделала… Тьфу на эту переписку!
Ей следовало сочинить вежливое письмо члену городского совета Терри Джексону, которому и пришла в голову дурацкая идея устроить выставку «Гулнесс-1964», но она не могла собраться с мыслями. Вернулась к незавершенному письму.
Откуда вообще взялась «Джульетта»? Вы-то это знаете? Вы читали «Хроники», автобиографию Боба Дилана? Там он рассказывает, как кто-то — может, продюсер — от него требовал песню типа «Хозяев войны» — или речь шла о другой песне? — для логического завершения альбома. Это было в восьмидесятых, когда Дилан записывал…
Однако она не смогла вспомнить ни названия альбома, ни того, что ответил Дилан продюсеру, имя которого она не помнила, по поводу песни, название которой она не помнила. Он стерла про альбом. Дункан-то знал, и Дункан смог бы написать толковое письмо, интересное Такеру. Дело лишь в том, что Такер слышать не желал о Дункане и ему подобных. Кроме того, она так и не сказала Дункану об этой переписке. И не собиралась говорить.
В конце концов, бог с ним, с Диланом. Она просто пыталась спрятаться за книгу — любимая привычка «ученой» братии.
Откуда вообще взялась «Джульетта»? Вы-то это знаете? Что там сейчас, в тех местах? Все заросло травой, поросло быльем? Не возникает желания вернуться туда? Извините, если я слишком назойлива, я ведь обещала себе не донимать вас вопросами. Если хотите полюбоваться нашей дохлой акулой, могу выслать фото. Кажется, ничего интереснее не могу вам предложить.
Кстати, вчера, вернувшись домой, начала читать «Николаса Никльби». Так сказать, в вашу честь.
Может, выкинуть последнюю строчку? Подхалимаж какой-то… Но ведь это правда! И она «кликнула» мышкой на «Отправить», чтобы поскорее снять с души заботу.
То, что его и Энни не связывало особо теплое чувство, Дункана вполне устраивало. Партнерство их организовали другие, и функционировало это партнерство наилучшим образом. Друзья выверили сходство их интересов и темпераментов и не ошиблись. Ни разу это сожительство не причинило Дункану неудобств. Так не ощущают неудобства два безошибочно выбранных элемента составляемой из фрагментов картонной картинки-мозаики. Если в целях дальнейшего развития метафоры представить, что эти элементы картонной головоломки способны мыслить и переживать, то можно вообразить, как они думают: «Я останусь здесь. Мое место здесь. Куда мне еще стремиться?» И если вдруг рядом окажется еще какой-нибудь элемент, чужеродный, и начнет приманивать один из взаимно дополняющих элементов, соблазняемый объект резонно возразит: «Глянь на себя и на меня. Ты — часть телефонного аппарата, а я — кусок физиономии Марии, королевы шотландцев. Мы друг другу не пара». И делу конец.
Теперь Дункану пришлось усомниться, что теория картинки-мозаики полностью объясняет отношения между мужчинами и женщинами. Она не принимает во внимание зловредной непредсказуемости двуногих, их спонтанного стремления войти в контакт друг с другом при очевидной несовместимости. Их не смущают мешающие выступы, колючие углы, им плевать на то, что во времена Марии, королевы шотландцев, телефонов еще изобрести не удосужились, они забывают о необходимости подгонки, о сходстве характеров и здравом смысле. Их ослепляют глаза, губы, улыбки, капризы, груди, бедра, задницы, их оглушает остроумие, их притягивает истинная и мнимая доброта, чарует романтика и прочее, прочее, прочее, совершенно недопустимое для гармонического сочетания элементов мозаики.
Как известно, элементы настольной мозаики бесстрастны. Люди могут проявлять эмоции по поводу мозаики, но сами эти игры спокойны, упорядочены, нейтральны. В понимании Дункана страсть, страстность — чисто человеческий признак. Он ценил этот признак в отношении своей музыки, своих книг и своих телевизионных сериалов. Такер Кроу страстен, Тони Сопрано тоже. Но страсть в личной жизни? Чушь, полагал он. И теперь пришла пора отречься от этого убеждения, пора раскаяния. Совершенно ни к чему влюбляться в столь неподходящем возрасте. Впоследствии он подумывал, не «Голая» ли сыграла с ним злую шутку. Разбудила его, вывела из спячки, встряхнула и расшевелила. Действительно, услышав ее впервые, он стал более эмоциональным. Иной раз ни с того ни с сего дух захватывало, к глазам подкатывали слезы…