Книга Яблоко Евы - Анхель де Куатьэ

Но подобный рассказ — не праздное развлечение. Хочет душа этого или нет, он налагает на нее тяжкое бремя ответственности. Незнание — это счастливое состояние, кто бы что об этом ни говорил. Незнание, блаженное неведение — это свобода, поскольку нельзя совершить ошибку, если ты не знаешь о том, что правильно, а что нет. Когда же ты узнаешь, что есть и правильное, и неправильное, то оказываешься перед выбором: как поступить? А чтобы поступить правильно, тебе необходимы критерии. Но где их взять?..

Когда душа слушает рассказы о себе, она радуется, веселится, становится легкой, невесомой от счастья и взлетает. Она не понимает, что когда кто-то рассказывает ей об этом, то делает это с какой-то целью — хочет что-то подсказать, на что-то указать, о чем-то предупредить. Но душа не понимает. Она радуется и веселится, а потому гром всегда гремит для нее среди ясного неба…

В том, чтобы убить себя, есть что-то глупое, банальное, нелепое. Но убить свою прежнюю жизнь — это совсем другое дело. Начать новую. С понедельника…

Нелепо и глупо вдвойне. Впрочем, принимая такое решение, ты запускаешь процесс, который теперь уже не в силах, ни остановить, ни просто контролировать. Он идет своим ходом, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни тем более благословения. Стоит тебе встать на другую дорогу, и теперь это уже другая игра, другая реальность, другой мир. Как тебе будет в этом мире? Если ты думал, что будет легче, ты ошибался…

Ева проснулась от надсадного, нервного звонка в дверь. Кто-то настойчиво жал на кнопку, словно случилось что-то страшное, требующее незамедлительной реакции. Первая мысль Евы была: «Пожар!» Спросонок ей вдруг представилось, что сейчас она откроет дверь, а там — на лестничной клетке — целая команда пожарных в желто-красных костюмах, в шлемах и с кислородными аппаратами за спиной.

— Глеб? — Ева не могла поверить своим глазам. — Что ты тут делаешь? Который сейчас час?

— Половина второго, — сухо сказал Глеб и, без всякого разрешения, прошел в кварти-РУ-

— Глеб, а-лё… — недовольно протянула Ева, проводив его взглядом до комнаты. — Второй час ночи. Ты меня разбудил…

— А я из-за тебя не ложился, — резко отрубил Глеб. — А на «а-лё» ты не отвечаешь.

Тут Ева вспомнила, что она как выключила телефон еще вчера вечером, так и не включала весь день. Но если раньше она почувствовала бы себя неловко в такой ситуации, то сейчас — нет.

— Я, кажется, просила тебя не звонить… — устало сказала она. — Между нами все кончено. Ты разве забыл?..

Ева даже удивилась тому, насколько легко она это сказала. А значит, и правда — между ними, действительно, все кончено. Ева поняла это вдруг, внезапно, как откровение… И испытала настоящий шок. Она никогда бы не поверила в то, что это могло случиться так быстро. И так… безболезненно.

Еще сутки назад это казалось ей это почти невозможным. Решение уйти от Глеба она принимала с такой мукой, с таким предельным напряжением воли. А тут, вдруг, ничего не чувствует, в душе ни малейшего волнения. Одно только недовольство, что он пришел среди ночи, разбудил ее, ведет себя так, будто это его дом.

Понурив голову, но все-таки сдерживая свое нарастающее с каждой секундой раздражение, Ева прошла по коридору и остановилась у двери в гостиную.

— Глеб, уходи… — сказала она.

Глеб сидел на диване. Сгорбившись. Глядя в пол.

— Не уйду, — тихо ответил он, а через секунду, пока Ева набирала в грудь воздух, чтобы послать его ко всем чертям, добавил: — Я больше никуда не уйду. Никуда и никогда. И тебя не пущу.

Ева громко выдохнула, словно у нее внутри, вдруг, лопнул воздушный шарик.

— Что ты сказал?..

Еве почудилось, что ей… почудилось. Как долго она ждала этих слов! Как они были нужны и важны ей раньше! Как она хотела, чтобы Глеб, если и не говорил этого, то хотя бы, время от времени, так думал! Хоть иногда! Но нет, ничего подобного она никогда от него не слышала. Никогда!

— Я сказал, что я не уйду, и ты не уйдешь, — повторил Глеб. — Я люблю тебя. Очень. По-настоящему. Всегда любил. Но боялся тебе признаться. Себе боялся… Боялся, что это правда. Но это правда. Сегодня я это понял. Стал звонить тебе. А телефон выключен. Звоню, звоню… И испугался. Ева, я никогда в жизни так не боялся! Просто до ужаса, до дрожи. Только подумал, что тебя потеряю, прямо упало все внутри! Ева, прости меня! Прости!

Глеб бросился к ней, упал на колени, обнял, прижался… Он дрожал, как осиновый лист. Дрожал от напряжения, от ужаса. Он дрожал и держал ее так, словно боялся, что если сейчас выпустит — Ева пропадет, как мираж, навсегда.

Ева смотрела на Глеба и не могла поверить своим глазам, ушам — ничему. Это был самый настоящий шок!

— Глеб, я не понимаю, что случилось… — только и смогла сказать она.

— Золото мое, я… я… — Глеб разрыдался. — Я виноват. Я подлец… Я подлец… Я столько лет тебя мучил. Измывался… Столько лет! Я знаю, что ты никогда меня не простишь. Никогда. Потому что так нельзя… Нельзя, как я себя вел… Это ужасно. Представить себе не могу, что ты вытерпела! Прости меня, если можешь… Прости! Только не гони, Ева! Христом Богом молю — не гони…

И тут Ева дрогнула. Тень ужаса легла на ее лицо. «Христом Богом молю…» Сегодня Ева приняла решение, сегодня она клялась Богу, что больше никогда не будет с мужчиной. Она обещала, что теперь она принадлежит только Ему, только Богу. И вдруг… Глеб…

— Глеб, — прошептала она, — ты опоздал… Ева взяла его руки, которыми он обвил ее за талию, и, преодолевая усилие, отняла их от себя.

— Опоздал?.. — Глеб поднял на нее свои заплаканные, свои самые красивые на свете заплаканные глаза. — Ева, что ты говоришь?! Как опоздал?! Почему?..

— Не могу тебе этого объяснить… — Ева отошла к окну и задрожала всем телом. — Просто… Просто мы уже никогда не сможем быть вместе.

— У тебя есть кто-то другой? — Глеб так и стоял на коленях, растерянно глядя на Еву. — Кто-то… Давно?

Еву потрясло то, как он это сказал — потерянно, обескураженно, беспомощно. В его голосе не было и нотки, которая сказала бы о ревности, о неприязни, о негодовании. В нем была только эта потерянность, эта обескураженность, эта беспомощность. Он действительно был раздавлен ее признанием. Он не ревновал, он погибал…

— Да, — пробормотала Ева, не понимая, как она может объяснить Глебу то, что с ней произошло сегодня. — Точнее — нет, — поправилась она. — Точнее — не совсем. Точнее — это не то, что ты подумал… Глеб, прости. Правда. Я не могу. Еще сегодня утром могла. А сейчас уже все, нет, не могу.

— А-а-а!!! — Глеб заорал так, словно на его груди раскаленным железом выжгли огромное клеймо. — Я проклят… Проклят! Проклят!

Ева обернулась и увидела, как Глеб, раздираемый болью, рвет на себе рубаху. Сколько в нем было боли…