Книга Мой брат, мой враг - Иван Козлов

— Женщин нельзя упрашивать и заставлять. — Бильбао сел напротив, плеснул в стакан водки, выпил одним глотком. — Не хочет — отпусти ее. Женщина — как птица, она должна быть всегда свободной. Отпусти ее и ищи другую.

— А если я захочу быть с тобой? — не сводя с него взгляда, спросила Настя.

— Тогда я попрошу у тебя прощения, подружка. Желание женщины — конечно, закон, но я никогда не продаю друзей. Вот если бы не Сиротка, а я нашел тебя вчера на пляже…

— А как же твоя эта, которая роль хозяйки тут выполняет? — Настя кивнула на входную дверь.

— А подружки мне не диктуют, как жить. Я не диктую, и они не диктуют. Взаимоуважение.

Настя очередной раз сбросила руки Сиротки со своих ног, сказала, обращаясь к Бильбао:

— Действительно, жаль, что не ты меня вчера нашел. Предупреди, когда в следующий раз на поиски отправишься, постараюсь на глаза попасться.

— Ты меня правильно поняла, — кивнул Бильбао. — Мы еще найдем друг друга. А сейчас — побудь с Сироткой, представь, что это я.

Она перевела взгляд на плечи Бильбао, на широкую грудь, на живот с квадратами мышц.

— Не ты, — сказала. — Далеко не ты.

Сиротка мало что понял из их разговора, но кое-что все же уловил:

— Мы братья, понимаешь? Мы с ним одна кровь! Мы всегда друг за друга, до конца…

Настя даже не вслушивалась в его бормотанье, протянула Бильбао стакан:

— А как насчет брудершафта?

— Оставим на потом.

— Я снимаю комнату на Приморской улице, третий дом от края, справа. Еще четыре дня тут буду. Придешь? Я хочу, чтоб ты пришел.

Бильбао кивнул.

Она встала, прошла так, чтоб задеть бедром руку Бильбао:

— Я завтра ждать тебя буду. Посмотрю, как ты держишь слово.

И твердой, уверенной походкой направилась во вторую комнату. Сиротка поскакал вслед за ней, оборачиваясь и победно подмигивая Бильбао.

Вечером, когда солнце уже по пояс окунулось в море, они всей гурьбой вышли из дома и отправились на побережье. Левее городского пляжа, за огромными серыми камнями, разделись догола, всколыхнули зеркальную воду залива, и волны, медные от последних лучей светила, заплескались в отрывистый берег…

* * *

А утром следующего дня Бильбао сидел напротив человека в милицейской форме и уныло разглядывал трещины на лаковой крышке стола. Разговор складывался очень даже неприятно.

— Ты что-нибудь слышал про статью сто семнадцатую? Знаешь, какой срок там светит?

— Что, на меня заявление от изнасилованных поступило? — спросил Бильбао.

— Еще нет, но вполне, думаю, может поступить. Вчера вот опять притон в доме организовал, потом голыми в море купались. Было?

— Было. Но ведь, дядя Федя, повод какой: друг первый курс университета окончил, в отпуск приехал…

— Колька-то? Исаев? Видишь, парень какой молодец. Вы в школе за одной партой сидели, а он вон как пошел. Учится, и не где-нибудь, а в университете.

— Так мы же два события вчера отмечали: я тоже в университет поступил, на журфак. Заочно, правда. Вот и выпили. А без девочек и водка в горло не идет.

— Нашел девочек, — хмыкнул милиционер и снял с капитанского погона невидимую пылинку. — Ты ведь всех, кого ни встретишь, без разбору в кровать тянешь… Неприятно мне, племяш, с тобой на эту тему говорить, но приходится, потому что сеструху жалко. Мамку твою жалко, понял?

— Ты меня, дядя Федя, вообще половым гангстером представляешь?

— А кто ж ты? Гангстер и есть. Даже Полякову!..

Бильбао удивленно вскинул голову, а капитан продолжил:

— Да, даже Полякову, заместительницу редактора районной газеты, отодрал! А ей уже почти тридцать, и страшнее она атомной войны. Не так, что ли?

Бильбао тяжело вздохнул:

— Об этом знал только я и никому не говорил. Как это тебе стало известно, дядя Федя?

— Как стало известно… Я тебе могу даже сказать, подшивки каких газет вы для своих целей на стол подкладывали. Не в деталях суть. Чего ты с этой старухой связался?

— Она не старуха, а нормальная женщина бальзаковского возраста. Мне рекомендация от редакции нужна была, для поступления на журфак. А я в районке печатался, вот и пошел, попросил. Ну и она… попросила.

— Попросила, — вновь повторил милиционер. — Оно понятно, без мужа не сладко, да в таком возрасте… Хочется, конечно. А тут — вон качок какой, под два метра, с шампуром стальным. Как стало известно, спрашиваешь? У нас же, Серега, город такой — на одной окраине пукнешь, а на другой слышно. Тут все как на ладони.

Городок, где родился и вырос Сергей Калганов по прозвищу Бильбао, был действительно крохотным. Пять трехэтажек составляли его центр, были еще высотные корпуса рыбозавода, да райкома партии, да гостинки… Все остальное — частные застройки, хатки с садами на улицах, упирающихся с одной стороны в море, с другой — в степь. Тихо и покойно жил городок все месяцы, исключая летние. Уже с середины мая население его увеличивалось раза в три, почти в каждом дворе селились прибывающие сюда со всех концов страны «дикари», оживал базар, оживали мальчишки, торгующие связками сушеных бычков, и бабки, предлагавшие отдыхающим самогон. Впрочем, самогон по большей части раскупали свои же, местные ребята и мужики, так как большинство отдыхавших составляли представительницы слабого пола, от восемнадцати до сорока, привыкшие не тратиться, а угощаться за счет ухажеров.

Бильбао тоже когда-то начинал с бычков. Отца своего он почти не помнил, а то, что осталось в памяти, ничего хорошего не составляло. Отец пил и горланил песни. Раньше он был женат на живущей на их же улице Сироткиной, но та его выгнала, как только родила сына. Через год после этого появился на свет Серега. Еще через пять лет отца похоронили: отравился самодельным пойлом. О его существовании напоминал отныне Сереге такой же беловолосый и высокий Вовка Сироткин, его сводный брат. Они вместе ловили и продавали бычков, но вот первую артель основал сам Серега. Он ввел специализацию: под его руководством одни пацаны теперь только добывали бычка, другие его солили, третьи продавали. По поводу выручки, за дележ которой отвечал Калганов, никогда не возникало споров. Между прочим, ему тогда исполнилось чуть больше десяти, а большинство артельщиков были старше на два-три года…

— Я жалею, Сергей, что тебя в армию не забирают — единственный кормилец матери — инвалида труда, — продолжил капитан. — Надо было тебе послужить, может, ума набрался бы. Понял бы, что сыновнее дело — в первую очередь матери помогать.

— Да разве ж я не помогаю? На заводе пашу.

— Знаю, я ведь туда тебя электриком и устроил.

— Ну так а чего же говорите? Я у матери ни копейки для себя не беру, а ей с каждой получки что-нибудь покупаю.