Книга Неудачная реинкарнация - Владимир Журавлев

Вообще-то клятва не на пустом месте давалась. Сначала был составлен план, как избавиться от бессмертия… собственно, бессмертия чего? Не души ведь: души по определению бессмертны, и никому это до сих пор не мешало. Правильно будет так: избавиться от бессмертия памяти.

Ну, а коли термин подобран, остальное легко и просто выстраивается в логическую последовательность действий. Шаг первый: узнать, как, собственно, это бессмертие, будь оно неладно, прицепилось-то? При некотором везении там же можно было получить рекомендацию, как этому безобразию положить конец. Причём даже идти никуда не надо. Тот умалишённый йогин — чтоб ему камни Тибета не казались мягкими в посмертии! — это ж я и есть, собственной персоной! Всего делов-то: провести в медитациях и воспоминаниях достаточно много времени, чтоб успеть добраться до самых глубин — или вершин? — родовой памяти. Но… первый шаг оказался неожиданно тяжёлым. Ну кто бы позволил Шестаку-глиномесу часами сидеть в медитациях — проще говоря, без дела? А ведь там не о часах речь шла… Собственно, только на Жери это и удалось. Удивительно приятный, незлобивый мир — и с родителями на этот раз повезло, кажется…

Он сидел на обрыве с удочкой в руках и хмуро разглядывал медленный водоворот. Утопиться, что ли? А смысл? Тем более что было уже. Шаг второй: если обращение к глубинам памяти окажется невозможным, расстаться с жизнью добровольно. Вдруг такой демонстративный отказ от дармового бессмертия сломает программу копирования памяти в первую попавшуюся новорождённую башку? Вот Шестак-глиномес отчаялся найти свободное время для медитаций — или хотя бы для отдыха — и того… шаг второй, экспериментальное опровержение. Дурак. Будет теперь В.В.Переписчиковым. Буду, в смысле есть, то есть… тьфу!

С бессмертием памяти всё обстояло удручающе просто. Оказывается, это всего лишь этап в развитии личности. Один из. Как бы определённый возраст души. Ну и как отказаться от возраста?! Хорошо остальному человечеству — оно в массе своей до следующего этапа не успевает дожить. Мрут быстрее, чем совершенствуются, блин…

Проблема на первый взгляд казалась абсолютно неразрешимой. И на второй тоже. Оттого и речной омут выглядел всё более привлекательным — хотя вода в нём в плане чистоты не дотягивала до приемлемого уровня. Грязная была водичка. Опять в верховьях дожди? По времени года — рановато. Лето же в разгаре.

Так, спокойно, сказал он сам себе. Могло быть и хуже. Изуверская фантазия тут же подкинула парочку идей, как именно могло быть хуже. Ведь после возраста бессмертия памяти следующий должен подойти, по логике, и кто бы подсказал, чего от него следует ожидать…

Это всего лишь путь, напомнил он себе. Ну, помнится всё, что прожито. Такая вот извращённая благодарность от злодейки жизни. Но пройдёт же этот этап! Все проходит! С последним утверждением не поспорил бы никакой философ, и он несколько повеселел. Ну, а коли определение найдено, по привычке дальше всё выстроилось замечательно, в строгой логической последовательности. Оглядеться в данном приветливом мире, раньше на это как-то не хватало времени, все медитации да воспоминания… Значит, оглядеться — это раз. Устроиться в своё удовольствие — это два. Хотя с этим проблем не предвиделось — повезло с родителями, да и мирок пасторальный… Значит, устроиться — это два… И пожить в своё удовольствие, наконец, ожидая следующего этапа — это три! Все предыдущие реинкарнации были до обидного короткими, единственное исключение, пожалуй — тот самый йогин-основатель… но вот ему как раз стоило бы срок жизни урезать до минимального!

Рыба не клевала. Какая ж рыба клюёт днём? Только глупая. Но глупую он давно уже выловил и съел. Ну и ладно, не больно-то и хотелось…

Перед уходом он заглянул в омут. Вода отразила угрюмого тощего подростка лет пятнадцати. Примерно. В деревнях возраст считали так… округлённо, в общем, больше по внешнему виду.

Удочку он даже не стал прятать, только леску выдернул из воды. От кого прятать-то? До жилья не один час ходу, а деревенские в лес так далеко не забредали. Ягод-грибов-орехов рядом с деревней полно, а вот подальше — не очень. Наверно, специально на благодатном месте деревню ставили. Ну, а охотой в местных лесах вообще нельзя было заниматься. Здесь улыбы водились, какая тут охота.

Из-за кустов выглянула парочка созданий, похожих на тощих маленьких гепардов. Увидев человека, они пакостно осклабились и замявкали-завыли на весь лес. И тут же полезли ластиться, дебилы! Людей они совершенно не боялись — зато дичь отпугивали просто великолепно. Как будто их тут специально приставили за людьми присматривать и живность беречь.

Он внимательно глянул на кошек. Почему как будто? Их приставили. Забавный мир…

Он почесал каждую за ушами, вздохнул — и сорвался на стремительный бег. Пора домой, ужин его дожидаться не станет. Лето, жара, а холодильников в этом мире того… не придумали ещё. Так что и ужин… того, сразу подберут, чтоб не пропадал. Там за столом такие братья! Им сколько ни дай, всё мало. Здоровые ребята. Следовательно, считаются старшими. А он, как самый тощий, у них за младшенького.

На бегу он машинально настроился на встречу с людьми. Со всякими людьми. У него всегда в запасе было несколько сценариев поведения, в зависимости от ситуации. Привычка — вторая натура…

Последняя мысль ему настолько не понравилась, что он даже остановился. Ведь неправда же! А ещё считается народной мудростью!.. Народ тоже врать любит, если кто не заметил! Привычка — это… это что?

Ответ сам в голову не шёл, думать о таком пустяке было неохота, и он снова припустил по холмам и пригоркам. О, вот и деревня близко! Примета верная: если тропы стали такими, что две телеги разъедутся — деревня близко. И тропки эти вовсе не кони натоптали, а девки деревенские, чтоб за ягодами-орехами в лес ходить. Куда там коням до местных девок — кровь с огнём пополам, вспыльчивость буй-тура… и разум его же, кстати…

Совсем близко запела звонкая труба. Ага. Дерстин-пастух гонит дойное стадо с полонины.

Он завистливо покачал головой. Пастух играл замечательно. Ещё бы! Забот никаких, играй целыми днями, шлифуй технику! Коровы не против… У пастуха дойного стада заботы если и бывали, то только глубокой осенью, когда трава становилась похуже, и рогатые скотины норовили разбрестись по лесам в поисках вкусненького. А так — лежи на пригорке и дуди! А потом на деревенских танцульках лови восторги и обожание местных девок!

Стадо вывернуло из-за пригорка, и труба запела ещё яснее, ещё прихотливее завился мотив. Он не выдержал и поддержал её во всю мощь голоса — а голос у него, надо сказать, был поставлен! Днём рыба не клюёт, можно и попеть, а улыбы не против, что он их работу делает, зверье от людей отгоняет.

Что он действительно любил, от чего терял осторожность и чувство меры — это музыка. Особенно — хоровое многоголосие Арктура. Ради него, собственно, и голос поставил… но здесь таких изысков не приветствовали. Здесь в почёте был примитив. И когда он от полноты эстетических переживаний начал накладывать на основную мелодию трубы разнотембровые украшения и раскачивать ритм, из-за коровьих спин объявился сам Дерстин и обиженно погрозил кулаком. А кулак у него — во! Не говоря уж про плечи… Подумаешь, заглушил его трубу! Подумаешь, коровы шарахнулись, словно от дракона — которые здесь, кстати, даже не водились… Но всё равно лучше было от стада — и от пастуха — держаться подальше. Ближайшие пару дней.