Книга Всеобщая теория забвения - Жузе Агуалуза

“Всеобщая теория забвения” – книга о живущем в нас прошлом, которое нельзя изменить. Однако – уверен автор – со временем меняется то, как мы его для себя объясняем. И это в значительной степени позволяет нам сделать именно художественная литература.

Ринат Валиулин

Предисловие

Лудовика Фернандеш Ману умерла в Луанде, в клинике Саграда Эшперанса, ночью 5 октября 2010 года. Ей было восемьдесят пять лет. Сабалу Эштеван Капитангу передал мне копии десяти тетрадей, в которых Луду вела дневник на протяжении первых из двадцати восьми лет своего добровольного заточения. Кроме этого, я получил доступ к записям, появившимся уже после ее освобождения, а также к множеству фотографий, отснятых художником Сакраменту Нету (Сакру). На этих фото – тексты и рисунки Луду, сделанные углем на стенах ее квартиры. Дневники и стихи Луду помогли мне воссоздать драму, которую ей пришлось пережить, и, как мне кажется, лучше понять ее. В этой книге я привожу многие из перечисленных свидетельств. Однако то, что вам предстоит прочитать, является художественным вымыслом – чистой воды.

Наше небо – это ваша земля

Лудовика никогда не любила находиться под открытым небом. С самого детства незащищенные пространства внушали ей ужас. Выходя из дома, она чувствовала себя хрупкой и уязвимой, словно черепаха, с которой содрали панцирь. Будучи еще маленькой, шести-семи лет от роду, она отказывалась ходить в школу, не спрятавшись под спасительным зонтом – большим, черного цвета – независимо от погоды. Убедить ее этого не делать не могли ни советы родителей, ни злые насмешки других детей. С годами это почти прошло. Но только до тех пор, пока не случилось то, что она позже привыкла называть Происшествие. После этого Луду стала смотреть на свой изначальный страх как на предчувствие того, что с ней потом произойдет.

После смерти родителей Лудовика перебралась в дом сестры. Покидала она его довольно редко. Ей удавалось зарабатывать небольшие деньги, давая уроки португальской грамматики ленивым подросткам. Помимо этого она читала, вышивала, играла на пианино, смотрела телевизор, готовила еду. Вечерами Луду часто подходила к окну и вглядывалась в темноту – будто человек, склонившийся над бездной.

Одетт раздраженно качала головой:

– Что с тобой, Луду? Боишься упасть вниз к звездам?

Одетт преподавала английский и немецкий в лицее. Луду она очень любила и старалась надолго не уезжать из дома, даже в праздники и выходные, чтобы не оставлять ее одну. Некоторые друзья поощряли такую жертвенность, другие, наоборот, осуждали за потакание причудам сестры. Лудовика же не могла и представить себе, как бы она жила в одиночку. Хотя, конечно, ее расстраивало, что для Одетт она отчасти обуза. Луду представляла себя с сестрой сиамскими близнецами, соединенными пуповиной: один из близнецов парализован и еле жив, а второй, Одетт, обречен всюду таскать сестру за собой.

Луду и обрадовалась очень, и сильно испугалась, когда Одетт влюбилась в горного инженера. Его звали Орланду. Вдовец, без детей. Они познакомились, когда тот приехал в Авейру[1] по своему довольно запутанному наследственному делу. По рождению Орланду был ангольцем, из Катете. Последнее время он жил между столичной Луандой и Дунду, небольшим городком, в котором заправляла алмазодобывающая компания, где он работал. Через две недели после их встречи в кондитерском магазине Орланду предложил Одетт выйти за него замуж. Заранее предполагая причину отказа и желая его избежать, он заявил, что Луду будет жить вместе с ними. Через месяц все трое уже обосновались в огромной квартире на последнем этаже одного из самых роскошных жилых зданий Луанды, объекта зависти горожан, прозванного в народе “Домом мечты”.

Переезд для Луду оказался непростым. Она переборщила с успокоительным, поэтому у нее постоянно кружилась голова, она то и дело жаловалась и капризничала. Весь полет Луду проспала, а на следующее утро началась обычная жизнь, почти столь же рутинная, как и прежде. У инженера имелась приличная библиотека из нескольких тысяч книг на португальском, французском, испанском, английском и немецком. Там была почти вся классика мировой литературы. Лудовика могла больше читать, хотя времени на это теперь было меньше, поскольку она сама настояла на том, чтобы рассчитать двух служанок с кухаркой, и взяла на себя все домашние хлопоты.

Как-то днем инженер вернулся домой, бережно держа в руках картонную коробку, которую он вручил свояченице:

– Это вам, Лудовика, чтобы скучно не было. А то вы часто остаетесь одна.

Луду раскрыла коробку Оттуда испуганными глазами на нее смотрел белый щенок, совсем еще крошечный.

– Мальчик. Немецкая овчарка, – пояснил Орланду. – Они очень быстро растут. Это альбинос, достаточная редкость, ему не стоит долго быть на солнце. Как вы его назовете?

Не колеблясь ни секунды, Луду ответила:

– Призрак!

– Призрак?

– Да, он ведь как призрак. Весь такой белый.

Орланду пожал костлявыми плечами:

– Хорошо. Пусть будет Призрак.

Из гостиной их квартиры можно было попасть на террасу – по спирали изящной, хотя и несколько старомодной винтовой лестницы из кованого железа. С террасы открывался вид на значительную часть города, на залив, Остров[2] и похожую на гигантское ожерелье череду пляжей с кружевом морских волн. Орланду обустроил на террасе сад. Навес, обвитый бутенвиллеями, отбрасывал сиреневую тень на вымощенный необожженным кирпичом пол. Чуть в стороне, в углу, росли гранатник и несколько банановых деревьев. Гостей это удивляло:

– Бананы, Орланду? У тебя тут сад или целая плантация?

Эти замечания раздражали инженера. Бананы он посадил в память о саде своего детства – окруженного стеной из такого же кирпича, – где он любил играть. Будь его воля, Орланду посадил бы тут еще и манговое дерево, и мушмулу, и папайю – да побольше. Возвращаясь из конторы, он усаживался в саду со стаканом виски, зажав в зубах черную сигару и наблюдая, как сумерки поглощают город. Призрак обычно составлял ему компанию – терраса щенку тоже нравилась. Луду же, наоборот, отказывалась туда подниматься. А в первые месяцы жизни на новом месте она вообще боялась близко подходить к окнам. “Африканское небо гораздо больше нашего. Оно может нас раздавить”, – объясняла она сестре.

Однажды солнечным апрельским утром Одетт пришла из лицея домой пообедать. Она пребывала в возбуждении и тревоге: в метрополии произошла какая-то заваруха[3]. Орланду, находившийся в тот день в Дунду, вернулся только к вечеру. Они с Одетт сразу же ушли к себе в комнату и закрылись там. Луду слышала, как они спорят. Одетт хотела покинуть Анголу как можно скорее: “Террористы, дорогой, террористы!..”– “Террористы? Не смей произносить это слово в моем доме! – Орланду никогда не кричал. И сейчас он говорил шепотом, но резко и с нажимом; голоса собеседников скреблись ножами в сдавленных глотках. – Эти самые террористы сражались за свободу моей страны. Я анголец. Никуда я не поеду”.