Книга Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг

— Бичес, Лютер-сквер, Элчестер.

— Умница. Дела идут на лад. — Доктор широко и тепло улыбнулся, как будто и правда ею гордился. — Ты была очень больна, поэтому, думаю, сейчас у тебя голова словно ватой набита, так? Но не паникуй, через пару дней твое сознание прояснится. Ты ведь уже чувствуешь себя лучше, верно?

Трисс медленно кивнула. Никто больше не смеялся в ее голове. Слабое похрустывание еще сохранялось, но, взглянув в окно, она увидела причину. К подоконнику прижималась низко висящая ветка, поникшая под тяжестью зеленых яблок, и ее листья скреблись в стекло при каждом дуновении ветра.

Свет, падавший в окно, рассеивался, двигался, рассыпался мозаикой, проходя сквозь листву. Комната была такой же зеленой, как и листья. Зеленое стеганое одеяло на кровати, зеленые обои с кремовыми ромбиками, чересчур яркие зеленые квадратные салфетки на черной деревянной мебели. Газ не горел, шары настенных ламп тускло белели.

И только теперь, хорошенько осмотревшись, она увидела, что в комнате есть пятый человек, маячавший в дверях. Девочка младше Трисс, с темными волосами, так аккуратно уложенными, что она выглядела миниатюрной версией матери. Но в ее холодных глазах-пуговицах читалось что-то совсем другое. Она схватилась за дверную ручку так, словно хотела ее оторвать, и все время скрипела зубами.

Мать оглянулась, проследив за взглядом Трисс.

— О, ты только посмотри, тебя пришла проведать Пенни. Бедняжка Пен, кажется, у нее и крошки не было во рту с тех пор, как ты заболела, так она беспокоилась. Заходи, Пен, заходи и присядь рядом с сестрой.

— Нет! — Пен вскрикнула так неожиданно, что все подпрыгнули. — Она притворяется! Разве вы не видите? Она ненастоящая! Вы что, не видите разницы?

Она смотрела на Трисс взглядом, который, казалось, может раскалывать камни.

— Пен. — В голосе отца звучало предостережение. — Сейчас же войди и…

— Нет! — отчаянно выкрикнула Пен, широко распахнув глаза, и вылетела из комнаты.

Торопливые шаги удалялись, оставляя за собой эхо.

— Не иди за ней, — тихо сказал отец, когда мать привстала. — Помнишь, что нам говорили? Это значит поощрять ее вниманием.

Мать устало вздохнула, но послушно села обратно. Она заметила, что Трисс сидит скорчившись, прижимая ухо к коленям и уставившись в распахнутую дверь.

— Не обращай на нее внимания, — ласково сказала мать, сжав ладонь Трисс. — Ты же знаешь, какая она.

«Разве? Я знаю, какая она? Моя сестра, Пенни, Пен. Ей девять лет. Она часто болеет тонзиллитом. Ее первый молочный зуб выпал, когда она кого-то кусала. У нее был волнистый попугайчик, но она за ним не ухаживала, и он умер. Она лжет. Ворует. Скандалит и швыряется вещами. И… и ненавидит меня. Вправду ненавидит. Я вижу это в ее глазах. И не знаю почему».

Мать еще побыла с Трисс, предложила ей повырезать детали для платьев большими ножницами с черепаховой рукояткой, лежавшими в большой швейной коробке, которую мать взяла с собой в поездку. Ножницы щелкали медленно и хрипло, будто смакуя каждый дюйм.

Трисс помнила, что она всегда любила прикалывать выкройки к ткани, вырезать и наблюдать, как ткань медленно обретает форму, сверкая булавками и демонстрируя неподшитые края. Выкройки сопровождались изображениями леди в пастельных тонах, некоторые из них были одеты в длинные пальто и шляпы колокольчиком, некоторые — в тюрбаны и длинные прямые платья с бахромой. Все они стояли в непринужденных позах, словно вот-вот зевнут самым элегантным образом. Она знала, что это удовольствие — помогать матери с шитьем. Это было их обычное занятие, когда Трисс болела.

Однако сегодня руки ее не слушались. Большие ножницы казались невероятно тяжелыми и сопротивлялись, как живые, пальцы соскальзывали. После того как она второй раз чуть не порезалась, мать забрала их у нее.

— Тебе еще нехорошо, верно, милая? Может, ты полистаешь комиксы?

На прикроватном столике лежали зачитанные экземпляры «Санбим» и «Голден Пенни». Но Трисс не могла сосредоточиться на страницах. Она помнила, что болела и прежде. Много-много раз. Но она была уверена, что еще никогда не просыпалась с таким туманом в голове.

«Что с моими руками? Что с моей головой? — хотелось ей крикнуть. — Мамочка, помоги мне, пожалуйста, помоги мне, все такое странное, и все не так, и мне кажется, что мой мозг состоит из кусочков и части не хватает…»

Но, попытавшись сформулировать, в чем заключается странность, она вся сжалась. «Если я расскажу родителям, — вдруг подумала она, — они встревожатся, а если они встревожатся, значит, дело серьезное. Но если я промолчу, они будут и дальше твердить мне, что все в порядке, и, может быть, все и правда наладится».

— Мама… — Голос Трисс звучал едва слышно. Она уставилась на кучку тканей, лежавших на кровати. Они казались ранеными, искалеченными и беспомощными. — Я… я в порядке, правда? Это не очень… плохо… что я не все помню из наших каникул?

Мать внимательно изучила ее лицо, и Трисс поразилась, до чего же голубые у нее глаза — как стеклянное ожерелье на шее. Ясные и хрупкие, точно как бусины. Добрый чистый взгляд, который из-за любой мелочи может превратиться в испуганный.

— О, милая, я уверена, что память к тебе вернется. Доктор ведь обещал, не так ли? — Мать закончила шов, улыбнулась и встала. — Послушай, у меня идея. Почему бы тебе не пролистать свой дневник? Может, так ты вспомнишь.

Она достала из-под кровати выцветший красный кожаный чемоданчик с инициалами ТК в углу и положила его Трисс на колени.

«Подарок на день рождения. Я знаю, что мне очень нравится этот чемоданчик и я повсюду беру его с собой. Но я не помню, как он открывается». Однако немного возни с застежкой — и готово.

Внутри лежали вещи, взволновавшие ее, частицы ее жизни. Одежда. Перчатки. Еще одна пара перчаток на более холодные дни. Сборник стихов «Павлиний пирог».[1] Пудреница, похожая на мамину, но меньше, с зеркальцем, но без пудры. А в самом низу — тетрадь в синем кожаном переплете.

Трисс достала свой дневник, открыла и хрипло вскрикнула. Половина тетради была исписана ее мелким аккуратным почерком, она это знала. Но эти страницы были вырваны, остались лишь неровные обрывки бумаги, на которых там и сям сохранились завитушки и петли букв. Ее взору открылись пустые страницы. Взволнованная криком Трисс, мать подошла к ней и несколько секунд просто смотрела.

— Не верю… — наконец прошептала она. — Из всех дурацких злых проделок… О, это просто предел всему! — Она вышла из комнаты. — Пен! ПЕН!

Трисс услышала, как ее шаги простучали вверх по лестнице, а потом донеслись звуки дергаемой ручки и трясущейся двери.

— Что такое? — послышался голос ее отца.