Книга Благие намерения. Мой убийца - Ричард Халл

Мистер Харди воистину горел желанием поведать. Он желал бы описать совершенно потрясающее событие гораздо подробнее, чем, похоже, дозволено в суде. Зато его друзьям, уж будьте уверены, придется выслушивать полный рассказ – и с каждым годом все полнее.

Не то чтобы Харди был так глуп, чтобы считать это событие главным в жизни. Куда более значительную роль для него сыграла, пожалуй, постройка новой печи, в которой он вот уже десять лет пек хлеб для жителей деревни Скотни-Энд – с тех самых пор, как старый Смит решил, что в девяносто два ему пора отойти от дел. Печь вышла прекрасная и давала приличный доход, вдобавок к сельскому магазинчику и почтовому отделению, которыми тоже заправлял Харди.

Но пятница 13 июля еще задолго до ее наступления стала важным днем для Харди, потому что в этот день он собирался впервые за много лет навестить сестру, которая, выйдя замуж, переселилась в дальние края – в Грейт-Барвик. Это была очень серьезная поездка; предстояло не только добраться до Ларкингфилда – уже пять миль, – но и отправиться оттуда по железной дороге. Собственно, ехать нужно до следующей станции, но если по пальцам можешь перечесть те случаи, когда отваживался на такие авантюры, как путешествие по железной дороге, к подобному приключению не станешь относиться легкомысленно.

Разумеется, Харди прибыл на станцию на полчаса раньше времени. Мало ли что придумают железнодорожные компании! В Скотни-Энде говорили, что единственный утренний поезд всегда приходит вовремя, однако Харди предпочел не рисковать. Не часто он позволял себе свободный день, и, пойди что не так, в другой раз случай может представиться только через несколько лет. Таким образом, Харди во всех подробностях видел появление мистера Каргейта на станции Ларкингфилд.

Харди, разумеется, прекрасно знал, кто такой мистер Каргейт. Да и кому в округе не был известен новый хозяин Скотни-Энд-холла! Впрочем, мистер Каргейт – к великому сожалению Харди – получал все, что мог, из Лондона; даже хлеб, какой-то особый, присылали в жестянках, поскольку мистер Каргейт страдал нарушениями пищеварения. Но в усадьбе были и другие жители, которым требовалось поставлять продукты: мисс Нокс Форстер, невзрачная, средних лет секретарша, дворецкий мистер Рейкс и еще полдюжины слуг. По поводу незамужней секретарши в поселке сперва разгорелись страсти, но стоило только взглянуть на мисс Нокс Форстер, как волнения улеглись. Эта женщина явно могла за себя постоять и конечно, была скорее компетентной, нежели привлекательной.

И все-таки в Скотни-Энде мало интересовались новым владельцем усадьбы. Каргейт был пришлым, из Лондона, не то что прежний сквайр, и даже не пытался наладить отношения с местными, хотя, похоже, наводил справки о поселке и делах прихода. Впрочем, его настырность только возмущала викария, который, пожалуй, не зря невзлюбил главного прихожанина – тот воспринимал церковь исключительно как шедевр архитектуры и открыто заявлял о своем атеизме. Ходили даже слухи, что Каргейт подумывает снести ризницу, дабы проверить, нет ли под ней остатков языческого храма – римского или еще какого.

Харди соглашался с викарием и деревенскими жителями по причинам более житейским. Каргейта явно не интересовала жизнь Скотни-Энда. Хорошо, конечно, заниматься своим делом – и Харди, и прочие жители Скотни-Энда единодушно признавали такую привычку полезной, – но все соглашались, что Каргейт в этом переусердствовал.

Однако утром пятницы 13 июля от природы любознательный Харди лишь удивился, с какой стати Каргейт вообще решил ехать поездом. Обычно он уезжал и приезжал в деревню на большом и стремительном «Бентли», который сам водил на скорости, совсем неподходящей для окрестных дорог. Ладно еще на шоссе к Грейт-Барвику, но нельзя мчать по участкам вроде моста через ручей у фермы Херста – там слепой поворот, а посреди дороги обязательно торчит корова.

Впрочем, это к делу не относится. Мистер Каргейт выбрался из «Остина», видимо взятого напрокат в Ларкингфилде, и Харди сразу пришел к выводу, что «Бентли» не в порядке. Что-то было не в порядке и с настроением самого мистера Каргейта. Он сердито постукивал зонтиком в плитки перрона и поглядывал на часы. Потом, заметив начальника станции, подозвал его:

– Послушайте, любезный, сколько мне придется ждать этот чертов поезд?

– Появится через две минуты, сэр. Мы увидим, как он выезжает из-за леса, буквально…

– Поезд уже опаздывает на две минуты. Не представляю, что творится с железными дорогами! Немудрено, что поездами не ездят!

Харди слушал, замерев. Никогда ему не приходилось видеть, чтобы с Гарри Бенсоном, имевшем в качестве начальника станции вес в местном обществе, разговаривали таким тоном. Харди пытался представить, как поступит Бенсон… и был немного разочарован. Когда Каргейт отвернулся, Бенсон лишь молча пожал плечами.

Каргейт прошел несколько шагов по перрону в ту сторону, откуда должен был появиться состав, видимо решив, что подобным маневром ускорит прибытие поезда. Когда он достал из кармана золотого цвета коробочку, немного потолще портсигара, что-то сверкнуло на крышке – по крайней мере, так отметил про себя Харди (который оказался совсем неподалеку). Открыв крышку, Каргейт насыпал на большой палец левой руки столько светло-коричневого порошка, сколько поместилось, причем несколько крупинок просыпалось на перрон. Харди, сам не употреблявший, все же понял, что это, должно быть, нюхательный табак. Ему захотелось рассмотреть все в подробностях, и он бессознательно двинулся вперед.

В результате носильщику, толкавшему по перрону тележку с багажом Каргейта, пришлось принять в сторону, и он чуть задел левую руку и без того раздраженного Каргейта, подносившего табак к носу. Легкого касания оказалось достаточно, чтобы весь светло-коричневый порошок просыпался на перрон. Каргейт взорвался:

– Да ты что творишь, неуклюжий чурбан! Ради бога, возвращайся присматривать за свиньями, оно тебе сподручнее.

– Простите, сэр, вы сами на меня наткнулись.

– Ничего подобного! – Каргейт говорил правду, но такое испепеляющее презрение вряд ли было оправдано. Нюхательный табак, в конце концов, недорог, и если Каргейту требовалось успокоительное, он уже потратил столько времени на ругань в адрес носильщика, что давно успел бы снова открыть коробочку и заменить просыпанное. Однако Каргейт не стремился совершать разумные поступки.

– Начальник станции! Начальник станции! – завопил он.

– Теперь что, сэр?

– Попросил бы вас умерить сарказм. Я обязательно подам жалобу, как только доберусь до Ливерпуль-стрит. Поезд опоздал, а вы не хотели этого признать; вы сами ведете себя нагло и бесцеремонно, а ваш болван носильщик толкает меня, да еще имеет наглость заявить, что я сам виноват. С моим слабым сердцем внезапное потрясение может плохо кончиться.

– Если у вас слабое сердце, сэр, то лучше успокойтесь. Я уверен, что Джим не желал причинить вам вред, и он немедленно принесет извинения. Неприятности случаются, сэр, даже на самых лучших станциях.

– Ваша к лучшим явно не относится.

– Поверьте, сэр, мы стараемся изо всех сил. – Бенсон действительно старался уладить происшествие, хоть и не мог понять, с чего такой сыр-бор. А носильщик свое получит – как только отправится одиннадцать пятьдесят шесть.