Книга Ангел над бездной - Наташа Шторм

Холодно. Камин гудел, выжимая два киловатта в час, а я всё ещё не могла согреться. Нужно быть сильной, вот только как? Как собрать в кучу все чувства и мысли, успокоиться, сосредоточиться и уничтожить того, кто уничтожил меня? Мысли путались. Сейчас я расслаблюсь и разложу всё по полочкам.

Глава 2

Десять лет назад

Осень на юго-западе Англии была чудесной. Сезон дождей начинался в середине октября, а сентябрь просто завораживал волшебным золотым сиянием и буйством красок. Сегодня мне исполнилось семнадцать. Отец, наконец-то, решил внять мольбам и забрать свою единственную дочь из закрытого пансиона для девочек, где я провела девять мучительно долгих лет. Теперь вся жизнь лежала, как на ладони. Старшая школа, университет, встреча с тем, единственным. Последнее особенно будоражила моё воображение. Каким он будет? Блондином или брюнетом, высоким или среднего роста, как мой папа, весёлым или серьёзным? Сможет ли он полюбить футбол, как любила его я? А, может, он и сам будет футболистом…

Я слонялась по комнате в пижаме, мурлыча незатейливый мотив, пока на моём пути не попалось огромное зеркало. Старинное, местами потёртое, в причудливой бронзовой оправе, оно являлось семейной реликвией. Отец рассказывал, что во время войны его бабка тщательно прятала именно этот предмет, который получила в дар от своей бабки, а та от своей. Добрая женщина верила, что именно в нём скрыто счастье всех поколений. Каждую девочку, рождённую в этом доме, непременно подносили к потускневшему стеклу. Все умершие родственницы, пристально наблюдавшие за семьёй с небес, одаривали ребёнка красотой и мистической притягательностью.

Я горько рассмеялась. Семейное придание дало сбой уже на моей маме. Она появилась на свет за много миль отсюда, но каждый день смотрелась в старинную реликвию и страстно верила в легенду. То ли мои прабабки расслабились, то ли сила зеркала иссякла, но матушка скончалась в тридцать от тяжёлой болезни. Красота покидала мир, а врачи только разводили руками. Я не видела самого момента смерти. Отец отправил меня к дальним родственникам, а, вернувшись назад, я поняла, что жизнь изменилась. И от этого дома, и от моего горячо любимого папочки остались лишь оболочки. Внутри же была холодная пустота. Два года мы предавались унынью, пока отец не решил отправить меня в закрытую школу. Девять лет тюрьмы, в которой всё было подчинено строгому режиму, а за шалости и непослушания строго наказывали. Моими подругами стали озлобленные маленькие стервы, дочки богатых родителей, от которых те практически отказались. В основном, ненужные дети попадали в пансион после развода предков, которые безжалостно вычёркивали их из своей новой жизни. Девчонки ненавидели мам и пап, жили в злобе и упивались ею. Я же была другой. Разлука с отцом доводила меня до отчаяния, хотя я и не понимала его мотивов. И только этим летом, выпив свой первый бокал вина, я решилась спросить.

Мы сидели на веранде в полной тишине, прерываемой лишь отдалённым гулом судов и лёгким шелестом листвы. Отец пил виски, а я нечто сладкое и лёгкое со вкусом винограда. Это нечто, ударяя в голову, приятно расслабляло. Я не надеялась на откровенный разговор, но всё-таки рискнула.

— Скажи, папа, почему ты сдал меня в приют?

— В приют? ― густые брови отца поползли верх. ― Ты не котёнок. Я поместил тебя в частную школу, в очень дорогую школу с безупречной репутацией. До тебя там учились отпрыски женского пола многих титулованных особ.

Я пододвинулась к отцу ближе и прошептала:

— Папочка! Там просто ужасно. Я не могу читать книги, какие хочу, не могу смотреть фильмы, которые мне нравятся. Мне и сотовый иметь не положено. Мою электронную почту просматривают, я даже в туалет хожу по расписанию.

Отец улыбнулся.

— Не преувеличивай, малышка.

Да, наверное, я зря затеяла весь этот разговор, но меня понесло.

— Не преувеличивай? Да я преуменьшаю. Мои ровесницы встречаются с мальчиками, ходят в кафе, танцуют… А я… А ты… Ты хоть понимаешь, что похоронил меня вместе с мамой?

Я вскочила со стула и кинулась прочь, чтобы выплакаться без свидетелей, но папа поднялся и, схватив меня за руку, притянул к себе.

— Прости, девочка. Я даже не представлял, что тебе там так плохо. Почему ты мне сразу не сказала?

Я тихонько всхлипывала.

— Я пыталась. Помнишь, что ты ответил? «Это капризы, детка, скоро ты привыкнешь!» Но я не привыкла. И это не было капризами. Я жила в аду девять лет, а, когда возвращалась на каникулы, ты вечно куда-то уезжал. У тебя даже не было времени со мной поговорить. Смотри. ― Я протянула правую руку, на которой у запястья красовались тонкие розовые шрамы. ― Знаешь, что это? Следы от розг. Такие же у меня на спине. Показать?

Я заскулила, вспомнив последние дни учебного года…

― Эва Коуэл! Вставай!

Я только съёжилась в постели.

― Вставай немедленно.

Сильные руки сорвали с меня тонкое одеяло, жгучая боль пересекла спину. Боже! Как я ненавидела мисс Сару Болтон, старшую надзирательницу. Прикусив губу, я старалась сдержать стон.

― Ты немедленно идёшь со мной в карцер.

Я присела на кровати.

― Теперь за что?

Женщина швырнула к моим ногам пакет с книгами.

― Твои?

Я кивнула.

― Тогда пошевеливайся!

Двухтомник «Крнсуэло» Жорж Санд и «Графиня Рудольштадт».

― Ты запустила учёбу, Эва Коуэл. Не рано ли развлекаться эротическими романами?

Я просто открыла рот от изумления.

― Эротическими? Бред. Это же классика!

Женщина пропустила мою реплику мимо ушей.

― Ты не только читаешь этот кошмар сама, но и развращаешь своих подруг.

Спорить было бессмысленно. Разъярённая мисс Болтон визжала и брызгала слюной. А это было хуже трёхдневного пребывания в карцере. Я потянулась за фланелевым халатом.

― Не сметь. Ты проведёшь там сутки, в одной сорочке…

― Папа! Ты мне не веришь?

— Этого не может быть, детка. ― Отец осмотрел мои шрамы. ― Как долго это продолжается?

Я опустила голову.

— Все девять лет. Я даже посчитала, что в общей сложности провела в карцере восемьдесят два дня. Но это неважно. Я бы смогла выдержать и не такое, я сильная. Меня медленно убивал моральный прессинг.

Отец отвернулся и вышел во двор.

— Мне нужно сделать пару звонков.

Немного успокоившись, я вновь уселась за стол. Боже! Зачем я всё ему рассказала? Знала ведь, что папе нельзя волноваться. Вот сейчас давление подскочит! К моему удивлению, отец вернулся совершенно спокойным. Таким ледяным спокойствием от него веяло только после похорон мамы.