Книга Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин

Э. Рахья вспоминает: «Я потихоньку кричу Владимиру Ильичу: „Скорее… прыгайте в вагон!“ И вот они в поезде. Билетов у них, конечно, нет… Но кондуктор оказался знакомым. „Знаешь, – говорит мне он, – Ленин-то сукин сын. Два с половиной миллиона взял и продал нас“. У меня даже сердце захолонуло. Смотрю, Владимир Ильич втянул плечи, уперся локтями в колени и закрыл лицо ладонями». Ленина, согласно плану, машинист Ялава забирал на станции Удельная. «Ленин переоделся рабочим, и мы вместе с ним пошли на станцию… Уговорились, что машинист пройдет электрический фонарь и остановится в тени, – вспоминает Рахья. – Ленин дождался этого момента и вспрыгнул на паровоз, довезший его до станции Терриоки… В деревне Ялкола у моего тестя была сделана к дому пристройка для кур. Ленин изъявил желание жить в ней… Когда у него было свободное от писания время, он ходил с местными ребятами за ягодами, даже купался. Ребят удивило, что Ильич никогда не снимал кепку. Не раз спрашивали его об этом. Владимир Ильич отговаривался головной болью. Точно так же ребят удивляла и борода Ильича, которая у него была то длиннее, то короче, в зависимости от того, как удавалось загримироваться».

Ленин прожил в Ялколе две недели, но его беспокоило, что деревня находится вблизи русской границы, где следовало опасаться шпиков. Поэтому он попросил перевезти его подальше, в глубь Финляндии.

Э. Рахья так описывает приготовление к переезду: «В одно прекрасное утро в Ялколу приехали два финна. Предъявив документы, они отрекомендовались артистами и сказали, что им поручено загримировать Ленина. Они положили на него столько грима, что превратили в какого-то урода. Когда Ильич уселся в вагон, грим от тепла потек по лицу, и оно сделалось пестрым. Приделанная борода съехала на сторону. Пришлось грим смыть, а бороду убрать. Вышло так, что в вагон человек пришел с бородой, а в вагоне оказался без бороды… Ну и досталось всем нам от него за плохую конспирацию!»

В то время в Финляндии не было большевистской партии, а местных социал-демократов Ленин называл «меньшевистским дрянцом». Жизнь среди них была ему не по нутру. Он потребовал переезда в Петроград. И вновь принял новый облик: «Надел на себя крахмальную рубашку с черным галстуком, приладил старый парик, очки и нацепил на голову фетровую шляпу. В этом костюме и в осеннем пальто он удивительно стал похож на благочестивого лютеранского пастора. Посмотрев в зеркало, Ильич остался доволен собой».

25 октября 1917 года Керенский дал указание разводить в Петербурге мосты. Ленин посчитал это началом революционных событий. «Ага, значит, начинается!» – радостно произнес он и приказал довести его до Смольного. Рахья нашел старую кепку, одел Ильича в выношенную до последнего одежду и повязал ему белой тряпкой щеку, чтобы было похоже, что у него болят зубы.

Герой рассказа простодушного финна выглядит не как серьезный политик, а как участник политического фарса, более похожий не на вождя революции, а на целеустремленного, хитрого и опасного авантюриста.

Говорят, что политика никогда не делается чистыми руками. Поспорим с этим модным до сих пор утверждением и вспомним выдержавший испытания веками афоризм великого мыслителя Эразма Роттердамского: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая».

Возможно, маскировка спасла Ленина от ареста. И ему не нужно было собирать папку под названием «Ненависть». Его любили те, кто был ничем и стал всем. Очень любопытно рассказывает связной и охранник Ленина Э. Рахья о создании Совета народных комиссаров, происходившем в Смольном: «Слышу, как один из присутствующих кричит своему товарищу, сидящему напротив: „Ты будешь комиссаром финансов!“ Тот отнекивается: „Что вы, товарищи, какой я комиссар, ведь я даже не знаю, что делать на этой должности“. Владимир Ильич хохочет: „Бросьте, товарищи, ну кто же из нас и когда бывал на таких должностях! Никто не бывал. Поэтому нечего отнекиваться – бери комиссариат финансов, и больше никаких“.

Очевидец рассказывает, что когда Сталин впервые увидел Троцкого, то издал дикий гортанный звук злобы и отчаяния. Сталин понял, что никогда не достигнет ума и культуры своего сотоварища по партии. Убрать его с пути можно только одним способом – уничтожением. Ленин не убил Керенского, хотя, вероятно, и пытался это сделать, но не успел – сам ушел из жизни. Для Сталина более был опасен Троцкий, чем Керенский, но он внимательно следил за ним, и Керенский чувствовал это. Папка «Ненависть» росла и пухла. К ней можно было бы добавить грубое поношение Керенского с эстрады, с подмостков театра… Но его враги не учли специфики истории: ее можно исказить, переврать, но лишь на время. Рано или поздно в истории все становится на свои места. Об этом напомнил нам еще в 1955 году известный ученый-историк Д. А. Волкогонов: «История лаврами победителей увенчивает своих лауреатов обычно много лет спустя. Ленин казался победителем на все времена, но в его октябрьском триумфе Милюков, Мартов, Плеханов, Керенский и другие проницательные россияне увидели смутные очертания неизбежного исторического поражения. Сегодня мы знаем, что именно они оказались правы». На мой взгляд, Александр Федорович Керенский увидел эти очертания весьма отчетливо еще в далеком 1917 году, пытался, прилагая огромные усилия, повернуть страну на единственно верную дорогу демократии и цивилизации. И пусть на несколько месяцев, но в России воцарились законность и демократия. Образованный, деятельный и неравнодушный ко всему дурному человек, политик с чистой совестью, гуманными и благородными помыслами, он, наверное, имел немало врагов, но, преодолевая их ненависть, он шел своим путем все годы долгой жизни, небывало страстной, увлекательной и поучительной, особенно для политиков и людей нашего времени.

Глава вторая

Детство в Симбирске

Александр Федорович Керенский в своих мемуарах называл Симбирск, где он родился, городом консервативных землевладельцев, где уклад и образ жизни горожан если и менялся как-то, то медленно и незаметно. Из волжских городов он был, пожалуй, самым небольшим, чуть больше или меньше Костромы. Здесь не было толчеи саратовских улиц, шума и чудес разудалой ярмарки, пьяных песен, доносящихся из трактиров, разбросанных вдоль спусков к Волге, здесь не было суеты казанских площадей, студенческих споров, переходящих иногда в веселое застолье, иногда в драку, здесь не было гонок на пролетках с заезжими купчиками… С большими волжскими городами Симбирск роднила величественная вольная река, еще не загаженная мазутом (даже у пристани и складов), отходами заводов и фабрик, не цветущая, как ныне, ядовитой зеленью в самый разгар лета.

Волжское приволье именно тут, в маленьком городке и рядом с ним, дало жизнь знаменитым писателям: Николаю Михайловичу Языкову, Дмитрию Васильевичу Григоровичу, Ивану Андреевичу Гончарову, великому историографу России Николаю Михайловичу Карамзину, которому еще до рождения Саши Керенского был установлен памятник. Карамзин был вылеплен во весь рост и облачен в античные одежды, что должно было символизировать его вечность и героизм, присущие великим деятелям древности.

Казалось, консерватизм города помешает вылиться наружу революционному буйству, заложенному в некоторых людях, но не тут-то было… Начнем с нашего героя. Саша Керенский родился 22 апреля 1881 года в семье директора мужской гимназии и средней школы для девочек. Отец его, Федор Михайлович, происходил из семьи бедного приходского священника в полузабытом богом городке Керенске, берущем название от протекавшей там речки Керенки. Окончил духовное училище, затем семинарию, что позволило поступить ему в Казанский университет – в то время одно из лучших в России высших учебных заведений. Получив диплом по специальности «история и классическая филология», был оставлен на работе в университете. Одновременно был приглашен преподавателем на Высшие женские курсы, где встретил и полюбил студентку Надежду Александровну, вскоре ставшую его женой. В 1872 году супруги переехали в Вятку. Там Федор Михайлович был назначен директором гимназии. Через три года в их семье появился первый ребенок – Наталья, затем через каждые два года родились Елена и Анна, а Александр и Федор – уже в Симбирске. Семья считалась благополучной. И Федор Михайлович получал немалое жалованье, и за Надеждой Александровной – дочерью начальника топографической службы штаба Казанского военного округа – вышло богатое приданое.