Книга Легенда советской разведки - Теодор Гладков

И уж тем более не случайно, что и "Смерть Сусанина", и лермонтовское "Бородино" тридцатилетний Кузнецов не раз декламировал в глубоком тылу гитлеровцев товарищам по отряду возле партизанского костра...

Ныне традиция семейного чтения вслух в России, и на селе, и тем более в городе, утрачена безвозвратно. А жаль. Конечно, беглое чтение про себя позволяет воспринять гораздо большее количество информации. Но чтение вслух значительно сильнее воздействует на чувства маленьких слушателей, пробуждает их фантазию, живость воображения, развивает слуховую память. Не говоря о том, что само это занятие сближает родителей и детей, братьев и сестер, укрепляет семейные узы.

Само собой разумеется, что все юные Кузнецовы, как заведено было испокон веков, сызмальства приучались к труду - и в хозяйстве и по дому. Посильному, но обязательно полезному и целесообразному. Обязанности каждого не определялись как-то специально отцом или матерью, но складывались сами собой, в соответствии с вековым укладом деревенской жизни, полом и возрастом.

Мировая война обошла стороной дом Кузнецовых. Как единственный кормилец семьи Иван Павлович мобилизации ни по какому разряду не подлежал. Иначе сложилось с ним в войну гражданскую.

Советская власть после Октября просуществовала на Урале и в Сибири недолго. Первый удар по ней нанес атаман Дутов, затем последовал чехословацкий мятеж, а в ноябре 1918 года здесь повсеместно установилась жестокая диктатура "Верховного правителя Российского государства" адмирала Колчака.

Местным крестьянам тоже довелось полной и горькой мерой узнать, что такое белый террор. Неподалеку от Зырянки расположено волостное село Балаир. Многие зырянцы и балаирцы связаны узами родства и свойства. Сюда летом 1918 года ворвался отряд казаков-карателей. Под плач детей и женщин выволокли из домов сельских активистов и сочувствующих советской власти. Шестерых порубили шашками на людях. Среди казненных был и свойственник Кузнецовых - муж тетки со стороны матери Иосиф Васильевич Дерябин, дядя Ося. Похороны жертв в братской могиле на всю жизнь запомнил потрясенный и напуганный Ника, которому только-только исполнилось семь лет.

Власть омского правителя длилась в Зауралье недолго. Уже через год под ударами Красной Армии белогвардейские войска покатились на восток. Колчаковцы орудовали на временно захваченной ими земле не только огнем и мечом, но и словом. Потерявшим в круговерти гражданской войны ориентацию людям твердили, что красные разоряют хозяйства, отбирают скот, грабят, насилуют. Тяжко жилось трудовому крестьянству под Колчаком, но перемена власти все же пугала именно потому, что измученные люди уже ничего хорошего ни от каких перемен, ни от какой власти не ждали.

Даже знаменитый Декрет о земле, который привлек на сторону советской власти крестьянские массы Центральной и Южной России, Украины, Белоруссии, здесь особой роли не сыграл: местное крестьянство никогда безземельным не было, а после столыпинских реформ каждый хозяин мог получить фактически такой надел, какой был в состоянии обработать.

Как бы то ни было, поддался общим тревожным настроениям и Иван Павлович Кузнецов. И винить его в том никак нельзя, можно только посочувствовать и ему самому и семье его.

Увидев в потоке беженцев, уходивших на восток, подводы знакомых крестьян из соседней деревни, Иван Кузнецов собрал домашний скарб и двинулся в сторону Тюмени...

Курс "гражданской академии", как потом говорил сам Иван Павлович, закончился для него быстро. Колчаковцы, уходя от наседавших красных частей, открыто начали грабить мирное население. Отобрали лошадей и у Кузнецовых.

Ивану Павловичу довелось пройти на восток аж до самого Красноярска. На сей раз в составе Пятой армии Восточного фронта, которой командовали вначале Михаил Николаевич Тухачевский, а затем Генрих Христофорович Эйхе. Кузнецов участвовал в боях против колчаковцев, перенес сыпной тиф, а в марте 1920 года, как достигнувший сорокапятилетнего возраста, был "во исполнение приказа войскам 5-й армии, уволен в первобытное состояние".

Наконец Иван Павлович вернулся в родную деревню и начал восстанавливать разоренное хозяйство.

Учиться Ника Кузнецов начал в 1918 году - в родной деревне, где имелась начальная земская школа. Потом, как мы знаем, был перерыв. Во второй класс он пошел после возвращения в Зырянку уже осенью 1920 года.

В деревне к тому времени произошли важные изменения: на бывших поповских землях, как раз там, где погибли мученической смертью балаирские активисты, была организована коммуна "Красный пахарь". Создали ее крестьяне сами, без нажима из уезда. Поэтому дела в коммуне сразу пошли на лад. Полного обобществления всего и вся, вплоть до кур, в коммуне не было. Просто работали люди сообща, по настоящему товариществу, властям сдавали что положено, остальной урожай делили по справедливости. Получалось лучше, нежели в индивидуальном хозяйстве.

Люди потянулись к грамоте, а потому Иван Павлович Кузнецов отдал в коммуну под избу-читальню две горницы в своем доме. Читальня просуществовала несколько лет. Особенно любили люди, и малолетний Ника то хорошо запомнил, рассматривать страницу за страницей и читать популярный в двадцатые годы на Урале сельский иллюстрированный журнал с необычным названием "Товарищ Терентий".

В родной деревне под началом родной же сестры Ника закончил с хорошими отметками и второй и третий класс. На том в Зырянке был предел. Родители многих местных ребятишек считали: чтобы сеять, косить, молотить, ходить за скотиной, трех классов достаточно. В семье Кузнецовых продолжение образования считалось делом решенным, и осенью 1922 года Ника стал ходить в балаирскую школу - в четвертый класс. Каждый день отмеривал он, и в ненастье и в стужу, в два конца добрый десяток километров.

Давно выведено правило: человек, и взрослый и маленький, ценит всего более то, что достается с трудом и трудом, а не валится как манна с небес, безо всяких к тому собственных усилий. И отшагивал немалое для своего возраста расстояние каждодневно Ника Кузнецов уж не для того, чтобы отсиживать часы в классе, абы числиться присутствующим. Он учился хорошо, и вот что характерно: учителя обеих школ и много лет спустя единодушно отмечали редкостную память Кузнецова. За вечер мальчуган был способен выучить наизусть без особого напряжения почти столько же стихотворений, сколько прочитать. С одного раза запомнил он и всю таблицу умножения. Позднее, в отличие от большинства однокашников, он без малейшего затруднения и, что удивительно, без искажений запоминал латинские названия деревьев, кустарников, трав. Превосходная зрительная память позволяла ему всю жизнь, и не уча особо правил, почти что избегать грамматических ошибок.

Ника и говорил чисто, устной речью владел свободно, мысли сызмальства выражал четко, слов-паразитов и ненужных междометий не употреблял, не сквернословил. Позднее, переехав в Москву, а по некоторым воспоминаниям того раньше, легко избавился от неистребимого, как полагают некоторые, воздействия местных говоров.

Незаметно подоспело и первое расставание с отчим домом. Дело в том, что единственная в округе семилетка имелась лишь за двадцать пять верст - в Талице. Вот и пришлось Нике Кузнецову к осени 1924 года переехать в этот городок на берегу речки с очень уральским названием Пышма. За небольшую плату и со своими харчами тринадцатилетний паренек был поселен на частной квартире - знакомой семьи Александры Васильевны Прохоровой по улице Большие Пески, 31. После смерти мужа, рабочего-кузнеца, Александра Васильевна осталась с тремя сыновьями и дочкой на руках. С одним из сыновей - Колей Ника учился поначалу в школе, а позднее и в техникуме.