Книга Что видно и чего не видно - Фредерик Бастиа

И поэтому пусть никто не заблуждается насчет важности жертвы.

Скажем, некий деятель предлагает уволить из армии сто тысяч человек ради того, чтобы облегчить на сто миллионов груз налогов.

Если ответить на это так: «Сто тысяч человек и сто миллионов денег необходимы для национальной безопасности; да, мы приносим жертву, но без такой жертвы Франция распалась бы усилиями разношерстных групп или была бы захвачена внешним врагом», то у меня не найдется никаких доводов ни за, ни против, и хотя только что приведенный аргумент фактически может быть истинным или ложным, но теоретически он не заключает в себе никакой экономической ереси. Последняя ясно проступает лишь тогда, когда хотят изобразить саму жертву как некое преимущество, кому-то выгодное.

Однако я, к сожалению, ошибаюсь, ибо едва успеет сойти с ораторской трибуны автор все того же аргумента, как его сменит другой оратор и скажет:

«Уволить сто миллионов! Вы это серьезно? А что с ними станет, чем они будут жить, где найдут работу? Неужто вы не ведаете, что повсюду люди ищут работу и все места заняты и, можно сказать, переполнены. Неужели вы хотите добавить еще множество людей, которые обострят борьбу за труд, конкуренцию, и тем самым неизбежно будет снижен уровень заработков? В обстановке, когда так трудно зарабатывать даже на бедную жизнь, не лучше ли, чтобы государство кормило эти сто тысяч людей? Добавьте к этому, что армия потребляет и использует вино, одежду, оружие, что она, значит, поддерживает активность разных фабрик и прочих предприятий в городах, где держит свои гарнизоны, и в конце концов играет роль Провидения для своих бесчисленных поставщиков. И разве не бросает вас в дрожь сама мысль о прекращении столь обширного и мощного промышленного движения?»

Легко увидеть, что такое рассуждение, не касаясь всех прочих нужд и потребностей службы, основывается исключительно на экономических соображениях. Вот их-то я и должен отвергнуть.

Сто тысяч человек, обходящиеся налогоплательщику в сто миллионов, обеспечивают себя и своих поставщиков ровно на эту сумму. Это видно.

Но сто миллионов, вытащенные из кармана налогоплательщиков, уже не обеспечивают, опять-таки ровнехонько на эту сумму, ни их самих, то есть налогоплательщиков, ни их поставщиков. Этого не видно. Вот и посчитайте, дайте мне цифры и скажите, где же она, эта прибыль для множества людей.

Что до меня, я скажу вам, где кроется убыток, а чтобы упростить дело, давайте говорить не о ста тысячах людей и ста миллионах, а об одном человеке и тысяче франков.

Возьмем деревню А. Вербовщики забирают в армию одного из ее жителей. Потом сборщики налогов изымают у них тысячу франков. И этот человек, и эта сумма переправляются в Мец, где сумма обеспечивает человека на год, и он там ничего не делает. Если вы взглянете только на Мец, тогда вы тысячу раз правы: дело это очень выгодно. Но если вы обратите взоры на деревню А, вы будете рассуждать иначе. Только слепому не видно, что эта деревня потеряла работника и тысячу франков, которые пошли бы на оплату его труда, а тратя свой заработок, он давал бы работу другим.

На первый и поверхностный взгляд представляется, что все тут компенсируется. Просто то, что должно было происходить в деревне, происходит теперь в Меце. Но вот где кроется потеря: в деревне он пахал и всячески обрабатывал землю, он был работником; в Меце он занимается шагистикой и поворачивает голову направо и налево: он солдат. Деньги и их обращение одинаковы в обоих случаях. Но в одном случае было триста дней производительного труда, а в другом стало триста дней труда непроизводительного, да еще вы вправе допустить, что какая-то часть армии вовсе не необходима для поддержания безопасности страны.

И вот наступает увольнение. Вы говорите мне об увеличении на сто тысяч числа работников, о борьбе за труд и конкуренции и воздействии этого на заработки в сторону их снижения. Это вы видите.

Но вы не видите другого. Вы не видите, что уволить сто тысяч солдат означает не упразднить, не ликвидировать сто миллионов, а вернуть их налогоплательщикам. Вы не видите, что дать рынку сто тысяч работников означает также и обрести сто миллионов для оплаты их труда и что, следовательно, та же самая мера, которая увеличивает предложение рабочих рук, увеличивает и спрос на рабочие руки, так что ваше снижение заработков есть лишь обманчивая видимость. Вы не замечаете, что и до и после увольнения из армии в стране было и остается сто миллионов денег, соответствующих, так сказать, ста тысячам человек, а вся разница заключается в том, что до увольнения страна платила сто миллионов этим ста тысячам за ничегонеделание, а после стала платить им за полезный труд. Наконец, вы не видите, что когда налогоплательщик отдает свои деньги либо солдату в обмен на ничто, либо работнику в обмен на нечто, то все следствия и последствия обращения этих денег остаются одинаковыми в обоих случаях; единственное различие – это то, что во втором случае налогоплательщик что-то приобретает, а в первом не приобретает ничего, и тогда результатом оказывается чистая потеря для страны.

Софизм, который я здесь опровергая и отвергаю, не выдерживает испытания – испытания поступательным движением всего и вся, а оно-то и есть пробный камень всяческих принципов. Ведь если все компенсируется, все интересы учитываются и образуется национальная прибыль от увеличения численности армии, то почему бы не призвать под знамена все дееспособное мужское население страны?

III. Налог

Не случалось ли вам слышать такое мнение:

«Налог есть лучшее помещение средств, это животворная роса. Посмотрите, сколько семейств живут благодаря ему, и проследите мысленно, как он отражается на промышленности; да это бесконечное благо, это сама жизнь»?

Чтобы опровергнуть это мнение, я должен привести то же возражение. Политическая экономия хорошо знает, что ее аргументы не настолько забавны, чтобы можно было сказать: «Повторение нравится» (Repetita placent). Поэтому она переделала это выражение на свой лад, вполне уверенная, что «повторение научает» (repetita decent).

Выгоды, получаемые чиновниками, – это то, что видно. Благо, получаемое отсюда их поставщиками, – это опять то, что видно. Все это бросается в глаза.

Но ущерб, который несут при расплате плательщики, – это то, чего не видно, и убыток, который терпят от того их поставщики, – это то, чего тем более не видно, хотя они и должны бы броситься в глаза разуму.

Когда чиновник тратит на себя на 100 су больше прежнего, то это значит, что плательщик налога стал тратить на себя на 100 су меньше.

Но расходы чиновника видны, потому что они делаются на глазах всех, тогда как расходы плательщика не видны, потому что, увы, ему не дают сделать их.

Вы сравниваете нацию с отвердевшей от засухи почвой, а налог – с живительным дождем. Пусть будет так. Но вы должны были бы также спросить себя: где источники этого дождя и не налог ли сам вытягивает всю влагу из почвы и иссушает ее?