Книга Симона и Грета - Елена Доброва

Повернув направо в конце коридора, вы попадали на кухню, при которой имелся чулан, а он в свою очередь вел в шестиметровую комнатку с маленьким окном во двор и крохотным санузлом. Эта комнатка имела выход на черную лестницу, и когда-то она предназначалась для прислуги.

Массивная двустворчатая дверь в середине левой стены коридора вела в овальную гостиную, которая называлась так благодаря эркерному окну, выходившему на Ларчиков переулок. По обе стороны гостиной симметрично располагались две большие прямоугольные комнаты, окна которых также выходили на Ларчиков переулок. Одна из комнат в свое время принадлежала деду и бабушке, другая – их дочери и зятю. Теперь – их разделили между собой Симона и Грета. Гостиная была проходной – попасть в коридор из комнат можно было только через гостиную.

Если бы кто-то захотел, как Шерлок Холмс, по характеру обстановки составить представление о нынешних обитателях квартиры, то это оказалось бы задачей с подвохом. Смена поколений не слишком явно отразилась на интерьере, словно это была не обычная квартира, а квартира-музей, жильцы которой обязаны сохранять для истории дух прошлого.

Когда Грета вернулась домой после расставания с мужем, она неожиданно остро ощутила, что время все-таки властно над тем, что казалось незыблемым. Например, огромное мягкое дедушкино кресло. Когда-то они с Симоной любили, забравшись на него вдвоем с ногами, рассматривать гравюры в старых книгах. Грета машинально плюхнулась в родное кресло и… «Боже, как неудобно, сядешь – и проваливаешься словно до пола, колени на уровне ушей. И встать невозможно».

На круглом столе в гостиной была все та же бронзовато-шелковая скатерть с какими-то сказочными птицами, но часть бахромы была оторвана и растрепана.

Черный кожаный стул у стены, весь в золотых шляпках гвоздей, напоминавший чиновника, застегнутого на все пуговицы, по-прежнему стоял на кухне у стены. Когда-то это был самый крепкий и надежный стул, на него становились, когда нужно было достать что-то с антресолей или поменять перегоревшую лампочку. А сейчас он рассохся, некоторые гвозди потеряли свои блестящие шляпки и остро торчали, грозя поцарапать все, что за них зацепится. Кожаная обивка на спинке стула была сильно потертой и местами прорвалась.

Да, изменилось то, что в памяти казалось неизменным. Так бывает, когда посещаешь, например, лесную поляну своего детства. «Я помню это дерево! А вот наш любимый пень!» Правда, дерево выросло, а пень, наоборот, теперь кажется совсем невысоким. И горка не крутая. «Неужели мне было страшно с нее съезжать?»

Грета решила для себя, что не будет сохранять на память обломки стульев, разбитые чашки или куски старого покрывала. Она будет их помнить, но не хранить.

В отличие от Греты Симона никогда не покидала квартиру, в которой она выросла. Поэтому ей не бросалась в глаза ветхость окружавших ее вещей. А если даже она это замечала, то все равно не считала, что старые вещи нужно списывать со счетов. У нее скопилось множество коробок, ящиков и пакетов со старьем, и она искренне верила, что когда-нибудь у нее «дойдут руки», чтобы все это починить, склеить и реставрировать. На самом деле Симона просто никогда не задумывалась о том, чтобы что-то поменять. И даже не потому, что шкаф был бабушкин, пианино старинное, а стулья и стол – память о родителях. Конечно, это тоже имело значение, тем более, что старая любимая мебель исправно служила до сих пор, но ей даже не приходило в голову, что можно захотеть что-то изменить. Симона не любила перемен, возможно, она их опасалась, и комфортно ей было только среди своего добротного, дубового и уже почти антикварного интерьера.

Понятно, что этот порядок несколько раз неизбежно нарушался – например, в комнате ее дочери-студентки Гали на старом столике с инкрустацией стоял новейший ноутбук с принтером, на стене, вместившись между авторскими акварелями висел жидкокристаллический телевизор, а на двери с внутренней стороны был прикреплен огромный постер с портретами каких-то рок-певцов. Да и у самой Симоны на большом круглом столе, за которым она работала, стоял старый пентиум, перешедший ей в наследство от дочери. Сначала Симона просто не разрешила его выбросить, спасла, потом научилась набирать на нем тексты, запоминать и править, и ей уже стало казаться, что он вполне вписывается в ее обстановку. Когда дочь однажды начала убеждать ее, что компьютер устарел – «мам, давай купим тебе новый» – Симона категорически ответила – «меня этот устраивает». В кухне рядом со старинным буфетом стоял холодильник «шарп». Нет, конечно, было бы неправильно называть ее абсолютным противником современных достижений и удобств, но приобретать их, считала она, надо лишь по мере их доказанной острой необходимости, не отказываясь при этом от того, что уже в течение многих лет служило верой и правдой и еще вполне могло послужить лет десять.

Симона любила порядок, и любое его нарушение вызывало в ней протест и болезненную потребность тут же привести все в норму. Но поскольку главным источником беспорядка была Галя, Симона воспринимала это как наказание себе за какие-то грехи, а ликвидацию беспорядка – как способ искупления этих грехов. Увидев заплесневевший огрызок от яблока, прилипший к старинной лакированной столешнице или мейсенскую чашку с неопрятным осадком позавчерашнего испарившегося чая, или разбросанные по комнате туфли, или упавшую на пол книгу, Симона со стоическим молчанием начинала наводить порядок. Однажды Галя застала ее за этим занятием.

– Мам, ты что делаешь?

– Убираю.

– Зачем?

– Что значит – зачем? У тебя тут такое…

– Я бы сама убрала!

– Что же ты не убрала?

– Мне было некогда. Все, теперь я сама буду этим заниматься.

Через какое-то время Симона не выдержала и вновь убрала в комнате Гали. Не дождавшись реакции, она спросила за ужином:

– Ты ничего не заметила в своей комнате?

– Ой, да, так чисто! Мам, ты просто гений чистоты! Спасибо огромное!

Вскоре уборка Галиной комнаты Симоной стала привычным делом для обеих.

– Мам, куда ты положила такую желтую тетрадь? Она упала под стол, и я знала, что она там. А сейчас ее нет.

– Она на первой полке слева. Там все тетради.

– Ты бы хоть предупреждала!

– А ты бы сама убирала!

– Но ты меня всегда опережаешь! Только я задумаю убрать – уже все чисто!

Или:

– Мам! Ты не видела мою футболку с цветами?

– Видела. Она валялась на стуле, и я ее положила в грязное. Но еще не стирала.

– Почему в грязное?!

– Потому что она уже несвежая.

– Вполне еще можно было разок поносить.

– Значит, вешай в шкаф, а не швыряй на стул.

– Ой, мам, как ты любишь создавать проблемы из ничего!

– По-моему, это ты создаешь проблему.

– Нет, ты. Это тебе надо все раскладывать по местам, по полочкам. А я к этому отношусь проще.