Книга Мой маленький Советский Союз - Наталья Гвелесиани

Я выхожу из подъезда прямо в огненный шар. Солнце в оранжевых брюках встало напротив, грудь у груди, и мглисто посверкивает, переливаясь, крапинками из туч.

Перебежав дорогу и детскую площадку, я взбегаю на пригорок, где рокочут в траве кузнечики и шныряют среди колючек ящерицы. Здесь я за ящерицами охочусь. Просовываю в развороченные рыхлые норы руку по локоть, прижимаю обитателей к земле, или к полу, или стене, как там у них это называется? – и ящерицам ничего не остается, как вцепиться мне мертвой хваткой челюстью в палец. А там уже я вытягиваю их из земли.

Но сейчас мне хочется петь, и ящерицам дарована свобода.

Капитан, капитан, улыбнитесь,Ведь улыбка это флаг корабля,Капитан, капитан, подтянитесь,Только смелым покоряются моря!

Большой белый корпус, восемь этажей и три подъезда, покачиваясь незримо в синем воздухе, гудит, как пароход перед отправкой из гавани.

А может, это поезд с синими окнами. И он бьется о тьму шелестящими крыльями. Поезд – это гусеница на листке ночи. Он едет и спит. Спят все его пассажиры. И только внутри его – шелест и сквожение крыльев… Сквозь него идет проводник с фонарем – наш домоуправ без портфеля дядя Саша. Никто не назначал дядю Сашу управлять домом, но он заходит в корпус тогда, когда все остальные выходят. Все идут на работу, а дядя Саша уже искупался в Тбилисском море, сделал гимнастику, собрал в кучки мусор и поправил изгородь у саженца виноградной лозы.

Потом он тоже уйдет на работу.

А на улицу выйдет задумчивый полуслепой дворник, зашуршат колеса автомобилей.

И появятся Аэлита, Афруля, Апуля и Аспуля.

Они выйдут из среднего подъезда, спустившись по двум ступенькам со своего первого этажа походкой плавной, головы высоко подняты, лица привычно напряжены. Они словно всегда ожидают, что сейчас кто-то скажет: «А… смотрите, вон идут Аэлита, Афруля, Апуля и Аспуля». И проводит их долгим насмешливым взглядом. Правда, у самой старшей из четырех сестер, Аэлиты, лицо не столько напряженное, сколько сосредоточенное – на чем-то своем, чему она слегка улыбается в душе, – и от нее словно струится мягкое, синевато-дымчатое сияние. Колышется у нее на груди алым парусом пионерский галстук. Аэлита учится в седьмом классе и шефствует над третьеклассниками, и не только в урочное время. И наверное, поэтому она иногда повязывает галстук на обычную неформенную блузку. Идет себе по своим делам и заботам – с ясным лицом и спокойной, приветливой улыбкой. И что самое интересное – никто не говорит ей вслед: «Вон, смотрите… пошла. Да еще и с галстуком…»

Чего не скажешь о моей однокласснице Апуле.

Смотрит она исподлобья, вид имеет грозный, надменный и одета, как и положено нормальному ребенку, не лучше и не хуже других.

Но другие дети, только взглянув на нее, ядовито спрашивают:

– Апуля, а сколько вас всего? Давай посчитаем: Аэлита, Апуля, Афруля, Аспуля… А когда родится Аполлон?

Стремительно сорвавшись с места, Апуля бросается в гущу разбегающихся обидчиков и, если успевает схватить кого-нибудь за шиворот, награждает его звонкой оплеухой, а потом строго выговаривает, чеканя слова:

– Меня зовут Аппатима. А сестер – Афродита и Аспасия. Это – древнегреческие имена.

Ну, Аппатима так Аппатима. Я не против. Я так ее и называю, стараясь спрятать усмешку, причину которой втайне разделяю со всеми остальными. Кто ж виноват, что родители у сестер – греки. И скучают по своим великим предкам.

Во дворе я голосисто распеваю, ведь звуки все равно разбегаются, растворяются, в них не вслушаться с балконов. Красная кофта на плечах – как мундир. Подобрав припрятанную, выструганную из ветки тополя палку, срубаю ею головки колючек, а иногда и цветов. А к пригорку уже идут друг за дружкой, проводив в школу Аэлиту и семилетнюю Аспасию, которые учатся, в отличие от нас, в первую смену, Аппатима и Афродита.

Проворно взбираются по склону, встают на обломок бетонной трубы, проходятся по ней раз-другой, как гимнастки на бревне, и, разом замерев, складывают руки на груди. Смотрят в упор.

Аппатима надменно произносит с издевкой в голосе:

– Тебе медведь на ухо наступил!

– Знаю, – говорю я беспечно и глупо улыбаясь. – Так у меня же ни слуха, ни голоса!.. Ну что, может, сходим за абрикосами, пока хозяева дрыхнут?

– Сходим, сходим, – кивает Аппатима, не уклоняя от моего лица цепкий взгляд, который тем больше наливается непонятной сердитостью, чем больше я улыбаюсь. – Только сначала ты нас покатай…

Вот ведь странная просьба…

Мало того что в наших ежедневных набегах на окрестные сады и огороды я – главное действующее лицо и собиратель, так сказать, репьев и шишек на совесть и репутацию, а они только у забора подсаживают да на шухере стоят, так их еще и катай!

Но вместо того чтобы возразить, спрашиваю, продолжая сиять большущей улыбкой на немного скуластом лице:

– Это как?

– А вот так, – равнодушно говорит Аппатима и выкидывает вперед руки. – Подойди!

Без лишних слов я поворачиваюсь к ней спиной, и она падает на нее коршуном, сцепляет руки у меня груди и кричит: «Ого-го!» И мы скачем, скачем вокруг трубы, на которой так и стоит вечно молчащая, уныло-спокойная, не в меру упитанная Афродита.

Стоит и следит за нами немигающим взглядом, а Аппатима кричит с мгновенно проснувшимся горячечным азартом:

– Ого-го! Ого-го! Битый небитого везет, битый небитого везет!

Потом, устав, мы сваливаемся в заросли колючей травы и, тяжело дыша, нервно хохочем.

Мы сидим на голой земле на некотором расстоянии друг от друга, и Аппатима удовлетворенно-примирительно посматривает на меня то с любопытством, то с мерцающим в глубине черных глаз лукавым огоньком.

Потом, отдышавшись, вдруг произносит:

– Слушай, а почему ты такая?…

И, не договорив, задумчиво смотрит вдаль, упершись в землю кулаками. Похоже, она и сама забыла, что хотела спросить. Словно ангел над нами пролетел и, сорвав ее слово, как репей, скучно отбросил в сторону.

Пауза тянется и тянется. И звенит, наполняясь стрекотом все больше входящих в раж кузнечиков.

– Какая?… – спрашиваю я нерешительно.

– Ну… Как тебе сказать… Похожая на Волка из «Ну, погоди». Заяц столько раз обводил его вокруг пальца, а он все такой же. Сними, кстати, эту дурацкую кепку – не идет она тебе.

Машинально сорвав кепку, я резко встаю и делаю шаг, сама не зная куда, но, словно наткнувшись на преграду, останавливаюсь. По-прежнему улыбаясь сквозь прорезавшуюся изнутри боль, примирительно говорю:

– А теперь уже можно… за абрикосами?

– Ну, кому что. Кому – покататься, а кому – пожрать. Ладно, пошли. Но только не за абрикосами, а за игрушками. Есть тут одно местечко…