Книга Год длиною в жизнь - Стивен Манчестер

Я полагал себя счастливчиком, раз уж мне повезло полюбить в жизни целых два раза, — но так было лишь до тех пор, пока у меня не появились внуки.

Перебрав нескольких потенциальных ухажеров, Райли в конце концов остановилась на Майкле. Даже если бы я специально вознамерился невзлюбить его, как некоторых прочих, у меня бы ничего не получилось. Он выказывал уважение мне и Белле, но, что гораздо важнее, обожал Райли и дорожил ею. Вскоре наша дочь превратилась в Райли ДиМарко-Резонину, и ее новая фамилия стала для меня предметом бесконечных шуток. «Как-как, не расслышал? Нельзя ли повторить помедленнее?» — на полном серьезе интересовался я, но она всегда относилась к моим подначкам с добродушным юмором. Райли с Майклом выждали некоторое время, но потом все-таки подарили нам с Беллой прелестных внуков. Первой на свет появилась Мэдисон Руфь, которую назвали в честь матери Майкла. А затем настал черед Майкла Дональда[1], и тут уж я был польщен так, что невозможно выразить словами. Словом, после появления детворы мне больше нечего было желать. Внуки — замечательное воздаяние и награда за вашу жизнь, какой бы она ни была.

Мисс Мэдисон дала нам прикурить с самого начала. Дырка между передними зубами делает ее улыбку заразительной, особенно учитывая наличие губок бантиком, носа картошкой и бабушкиных глаз. Определение «упрямая» и близко не может описать этого ребенка. Разумеется, в цветастых платьишках с бантами она похожа на сущего ангелочка, но на деле — такой же сорванец, как и ее мать. А ее отношения с младшим братишкой строятся на тех же принципах, по которым развивалась нелегкая любовь между мной и моим старшим братом Джозефом, когда мы были еще маленькими.

— Эта малышка себя в обиду никому не даст, — не устаю хвастаться я.

Майкл Дональд, означенный внук, оказался самым пухленьким мальчуганом, которого я когда-либо видел. Прозвище Пончик приклеилось к нему намертво. И с тех пор по-другому я его и не называл. От отца он унаследовал очаровательную улыбку с ямочками на щечках, но в действительности представляет собой гремучую смесь маменькиного сынка и сорвиголовы, о котором может только мечтать любой папаша. Еще до того, как научиться ходить, этот непоседливый маленький разбойник уже вовсю швырял бейсбольные мячи и демонстрировал приемы вольной борьбы.

Мэдисон и Пончик, в свою очередь, прозвали меня «дЕда», и я по сей день благодарен их отцу за то, что он позволил мне разделить с ними их любовь и обожание. Будь это возможно, я бы избаловал их еще сильнее, чем Райли. И скажу вам по секрету, я ничуть не жалею об этом, как и не чувствую себя виноватым.

Прошу прощения за подобную болтовню — расчувствовался, знаете ли. Хотя я всегда яростно отрицал такую возможность, очевидно, я все-таки превратился в типичного дедушку.

Так о чем мы говорили? Ах да, о преимуществах и маленьких радостях раннего выхода на пенсию. Хотя я до сих пор работаю, точнее подрабатываю. После стольких лет, проведенных в деревообрабатывающем цеху, теперь я волонтер в детской больнице, помогаю перевозить малышей. И знаете, мне это нравится. Нет, правда. Никакой тебе спешки, всего пару часов в день в свое удовольствие, когда нет необходимости рвать жилы, потому что о деньгах я уже давно узнал все, что нужно. С моей точки зрения, если вы не придаете чему-либо чрезмерного значения, то и оно перестает казаться столь важным, как когда-то. Можете мне поверить, это дает такую свободу, какая вам и не снилась.

Вечером, перед тем как лечь спать, я люблю посидеть на веранде в деревянном кресле-лежаке, когда у ног устраивается моя дворняжка, от которой так по-домашнему уютно пахнет псиной. Молитва, медитация — как это ни назови! — но теперь мне нравится размышлять о нематериальной стороне бытия. Поначалу прикосновение к собственной душе вызывало странные ощущения, но чем дольше я замирал в неподвижности — не думая ни о чем, ничего не делая, а просто существуя, — тем большее единение ощущал с самим собой, с тем, кто я есть на самом деле. И это время, проведенное в одиночестве на веранде, когда на землю только-только опускаются серебряные сумерки, отчего-то стало казаться мне похожим на долгожданное воссоединение со своим подлинным «я», обретенным после долгих скитаний.

Подобно какому-нибудь незавершенному шедевру, над которым продолжает работу неведомый художник, по вечерам свет преломляется в самые невероятные цвета. Им нет названия в человеческом языке, а описать их у меня не хватает слов. Темно-синий индиго проливается на черный бархат; то, что днем выглядело самым обычным, обретает ореол таинственности и загадочности. Подобно заснеженной горной гряде, над головой у меня плывут пушистые облака. Темный силуэт дерева на фоне серо-стального неба рождает ощущение полного одиночества, и я рад присутствию света. А потом словно кто-то на небесах задергивает гигантский занавес и свет признает свое окончательное поражение. Но, столь же радостный и светлый, как мечты или сны ребенка, он обещает вернуться. Мир смыкается вокруг меня, давая возможность перезарядить батарейки. В кромешной темноте глаз улавливает лишь обрывки движения, а вот звуки и запахи становятся куда отчетливее. Воздух отдает сыростью и прохладой, и откуда-то издалека долетает запах дыма и горящих в камине дров. Чья-то щедрая рука разбрасывает по небосводу мерцающие брызги света, и я всматриваюсь в них до тех пор, пока не обретаю способность проникнуть взором в самую глубину мироздания. Я отчетливо различаю звуки окружающей природы, хотя они едва слышны: крик козодоя, шебуршание скунса, вышедшего на поиски угощения для позднего ужина, трепет крыльев мотылька, бьющегося об стекло. На фоне тусклого серпа луны облака кажутся клочьями дыма от вселенского костра. Подобно крошечным феям, светлячки то появляются, то исчезают вновь, пока ночная прохлада не вынуждает их искать спасения в каком-нибудь трухлявом пне. И вскоре каждая вещь под луной занимает отведенное ей место.

И хотя мне приходится смотреть на мир невинными глазами ребенка, чтобы увидеть его, одна и та же картина повторяется почти каждую ночь. Но если нам с Фоксхаундом везет по-настоящему, то со своей веранды мы с ним имеем возможность любоваться грозой. Эхо раскатов грома и вспышки молний напоминают мне о том, что Господь никогда не спит. «Ангелы играют в шары», — говорила в таких случаях мать. А вот дедушка предпочитал при первой же возможности акцентировать внимание на таком чувстве, как страх. «Это Господь сердится на нас!» — клятвенно уверял он. Тем не менее страхи эти были совершенно детскими, я никогда не пугался по-настоящему, и, соответственно, преодолевать их мне не приходилось. Словно комара к электромухобойке, эти опасные грозы влекли меня к себе. На ум приходит лишь одно уместное сравнение: это как оказаться внутри машины на мойке, когда процесс сопровождается роскошным светозвуковым представлением.

Впрочем, грозовая она или ясная, любая ночь как нельзя лучше подходит для размышлений о прихотливых путях судьбы, о чем я уже говорил. Долгими часами я готов сидеть на веранде, странствуя по дороге воспоминаний. Никогда не знаешь, какие вещи могут прийти на ум; но если вы достаточно умны, то сможете поделиться ими со своими внуками.