Книга Сила слова (сборник) - Наталья Горская

Кто придумал глупость: описывать чужое произведение искусства? Художник для того картину и писал, чтобы зритель без слов всё понимал. А тебя заставляют ещё что-то от себя приляпать. Гадай вот, где находился художник да что делал, да на ком при этом был женат, да каких политических взглядов придерживался и как на его творчестве сказалось вступление в Партию. Некоторые счастливчики намастачились писать километрами такие выхолощенные сочинения, за которые надобно бы убивать на месте:

«Передо мной картина известного советского живописца, Народного художника РСФСР, действительного члена Академии Художеств СССР Георгия Григорьевича Нисского «Подмосковье. Февраль». На данном полотне запечатлена небольшая станция в окрестностях нашей замечательной столицы – Москвы. Фигура лыжницы на переднем плане говорит о том, что всем советским людям не чужды спорт и закалка по системе ГТО (Готов к Труду и Обороне). Мы можем предположить, что картина писалась художником с небольшой возвышенности, которая, однако, ниже железнодорожной насыпи, под углом взгляда градусов тридцать к линии горизонта. В левой части холста живописец изобразил небольшую деревушку в елях и других хвойных деревьях, какие произрастают в Средней полосе РСФСР. Надо всем этим довлеет высокое небо. По его цвету можно предположить, что закат будет интенсивно розовым…».

Ну, а как же иначе: непременно розовым! Не зря же художник так долго на него смотрел с «небольшой возвышенности», направив свой взор строго под тридцать градусов к линии горизонта…

– Наташа, ты хоть полстроки выдави из себя, – аккуратно стучит мне по плечу шариковой ручкой проходящая мимо по проходу учительница. – Двадцать минут до конца урока осталось.

И я начинаю «выдавливать». Как жирный тошнотворный крем выдавливают на торт: «Художник хотел данным своим произведением показать нам… нам… продемонстрировать нам… как… как прекрасен февраль в Подмосковье». Тьфу! Чепуха какая-то. Беспомощно верчу головой в поиске хоть фрагмента чужого текста, хоть словечко подскажите, как же мне выразить это… это волшебство живописи… которое уже как ветром сдуло.

За мной сидит местный отличник «по боевой и политической» Серёга Бубликов. Он режет страницу резкими, как ломанная молния на небе, буквами о том, что «наличие на картине данной модели паровоза говорит о неумолимом нашествии НТР (научно-технической революции) в самые отдалённые закоулки Советского Союза». Это ему Подмосковье-то отдалёнными закоулками Отечества показалось! А мы тогда что? Скучные они – эти мужчины: всё-то у них расклассифицировано по моделям и сортам. И паровозы, и города, и люди.

За одной партой с Буликовым сидит Тамарка Сизова, аккуратно строчит о том, что «тщательно выписанная асфальтированная автотрасса как главное действующее лицо картины, написанной художником Нисским в 1957-ом году, говорит о правильности политики Партии и Правительства. И как она восхитительно рассекает дремучий лес на горизонте, символизируя тем самым торжественное шествие нового времени по нашей земле!». Ещё бы приписать: «Ура, товарищи!» (бурные и продолжительные аплодисменты), как раньше писали в Материалах очередного съезда КПСС.

Через проход сидит Андрюшка Ромашкин, откровенно ковыряет в носу и зевает со скуки. Эти молящие о звонке на переменку глаза школьника – что может быть красноречивей! Ребёнок, который в своём обычном состоянии совершает десяток разных движений в секунду, вынужден сидеть сорок пять минут в зафиксированном состоянии за партой! Он с радостью сорвался бы в мир картины, чтобы побежать на лыжах, или запрыгнуть на ходу на закорки проходящей мимо станции платформы, чтоб потом спрыгнуть с неё, когда она сбавит ход перед стрелками, порвать штаны и ладони, скатившись с насыпи… А тут его обязали написать прилизанное сочинение о застывшей на холсте реальности, которую он вообще не воспринимает, потому что он вообще предметы воспринимает только в движении. И желательно, на большой скорости. И каждый урок для него как пытка. Особенно русский язык и литература, который он, как и все мальчишки, терпеть не может: «Зачем изучать то, что человек и так знает?». Ага, знает…

Господи, хоть бы накарябать чего-нибудь, люди добры, помогите, а? Подайте по слову, кто сколько может! Ничего не идёт в голову. На картину смотрю, подперев щеку ладошкой, и кайфую, и жмурюсь от счастья, сейчас мурлыкать начну, как кошка на залитом солнцем подоконнике. А как вспомню, что сижу в классе, который обязали написать «сочинение на заданную тему», сразу хочется уронить голову на парту и уснуть. Чтобы проснуться в реальности картины, где не надо ничего писать, сочинять, потому что там вообще не нужны слова. Слышу наяву все звуки, любимые с детства: скрип снега, грохот проходящего мимо станции поезда и тающий рокот его удаления. И как хорошо затем слушать наступившую тишину, потрясающе резкий контраст после грохота железной дороги!.. Да-да, вот эта потрясающая, даже оглушающая тишина сразу после прошедшего мимо станции тяжёлого поезда. И какой это кайф вздохнуть вместе с тишиной тот особенный воздух, какой бывает в феврале за городом, когда уже нет сильного мороза. А главное: скоро весна! Вот что радует больше всего на картине: в тяжёлой толще снега, в румянце неба всё говорит о ней. И это такое счастье…

Да что ж такое! Надо решительно взять себя в руки и дописать, что там «художник хотел сказать нам своим произведением». Вот всегда убивало на уроках это «Что хотел сказать нам художник (поэт, писатель, учёный) своим произведением»! Да бабла он хотел срубить, как пишут современные прагматичные дети. И в чём-то они правы, ведь художнику надо зарабатывать на хлеб насущный. Но в годы моего детства эти понятия несовместимы – художник и деньги. По представлениям советской школы художник о деньгах не думает вовсе, а занят только тем, что зашифровывает в своих работах послание нам, пионерам пятого «В» класса, и теперь наша задача его разгадать, дабы получить хорошую оценку. То есть, учителя ещё будут наши отгадки оценивать и определять, кто оказался ближе к истине, как будто у них подсказка имеется.

В каком-то безразличном ужасе продолжаю водить глазами по классу и смотрю на своего брата-близнеца, который сидит со мной за одной партой. Вижу, что он развёл бурную деятельность уже на два листа: «Поезд на картине идёт по довольно-таки опасному участку пути, где большая высота насыпи сочетается с резким поворотом». Ну-у, узнаю свою нервную породу. Бабушка говорит, это у нас от родителей, которые в детстве пережили войну и бомбёжки, а нам передали этот нерв, тревожность: «А что, если щас ка-ак жахнет!». Я почему-то сразу узнаю этот нерв в людях, тем более что в России таких не мало. Не знаю, чувствуют ли они этот нерв во мне, но я иногда ужасаюсь, сколько разных психопатов оказывается среди моих знакомых, чтобы поведать о своих ужасах и страхах.

Мне тоже становится страшно, что эта чёрная громада несущегося паровоза сейчас сорвётся под откос, не впишется в поворот, тем самым разрушив ту идиллию, которая только что наполняла собой всё вокруг – такой вариант очень возможен. Брат аж взмок, расписывая все ужасы, которые нависли над хрупким миром картины! Не может остановиться, оторваться от строк… И улыбается. Я его понимаю: это – счастье, когда выплёскиваешь свои кошмары на бумагу. Собственно, потому и страдаю писательством… Может, содрать с него сочинение дословно в свою тетрадку? По-братски. А что, брат и сестра написали похожие сочинения-близнецы – поди, пойми, кто у кого упёр… Нет, не прокатит, это уж слишком.