Книга Период полураспада - Елена Котова

– Мам, не хочешь пройтись? Эрин заснула…

– Она не сгорит? Пойдем, я всегда с удовольствием.

– Хочу дойти по пляжу до самого Монтока и обратно.

– Это часа полтора, не меньше.

– Устанем, повернем назад.

– Пойдем, расскажу тебе, какие я феньки для квартиры придумала… – мать и сын встали и побрели на восток навстречу солнцу. Юра шлепал по воде, Лена шла рядом по мокрому твердому песку, оставляя маленькие следы, тут же исчезающие в бороздках воды.

– …сдержанно, в монохромной серо-песочной гамме, только на балконной двери яркое пятно терракотовой гардины… – рассказывала она.

– …слушай, этих с ожирением, obese, по-моему, становится поменьше, не находишь? – спросил Юра.

– Не знаю… Главное, чтобы балконные двери вровень с полом, и распахивались так вальяжно на балкон с балясинами…

– Ага… Мам, они на носорогов похожи…

– Недобрый ты… Между прочим, это твои соотечественники.

– Я очень добрый, мама! И к соотечественникам своим отношусь тепло и с уважением.

– Ну да… если бы они еще не разговаривали так громко и не жевали все время что-то…

– Тогда это были бы уже не мои соотечественники. А вот скажи, если ты такая умная, откуда и куда все эти американские соотечественники идут?

– А мы откуда и куда идем? Вот и они оттуда же и туда же. А ванная…

– Да погоди ты с ванной. А почему они так похожи на носорогов? Прямо на ходу оносороживаются! – приставал Юра. – Вон тот, в длинных шортах и пузом… Еще пару минут назад был человеком, а ближе подошел, смотрю, носорог. Оносорожился, пока шел. До пляжа дойдет и примкнет к стаду. Ну и ладно, главное, что ему хорошо. И нам неплохо, тра-ля-ля…

Опять носороги… Не дают они сыну покоя.

Пару недель назад, когда Лена только приехала из России в отпуск, они всей семьей ходили на Бродвей смотреть «Носороги» Эжена Ионеску. В тот вечер, после театра они с сыном болтали до глубокой ночи. Невестку пьеса не впечатлила, та подогрела себе молока, с удовольствием, слегка почмокивая, съела кусок морковного пирога и, бросив в пространство «спокойной ночи», удалилась в спальню.

Николай, проштудировавший зарубежную классику в ранней юности и тогда же составивший обо всем прочитанном твердое суждение, ограничился репликой о стадном и индивидуальном в в человеке и удалился в спальню.

– Папсик! Ты такой худенький и маленький, смотри, куда-нибудь под кровать не закатись, – крикнул ему вслед сын. Со свойственным Котовым едким чувством юмора, он не упускал случая поддеть отца, которого на самом деле очень любил. Николай, действительно мелковатый и костлявый, относился к насмешкам сына и жены без обид. Бросив сквозь дверь «Ну и семейка», он зарылся головой в одеяло и тут же заснул.

Юра с матерью остались за барной стойкой на кухне Юркиного дома в Бруклине в одиночестве. Подливая друг другу виски, смаковали смыслы, скрытые в каждой фразе, ниточки, протянутые между ними…

– Юр, а под конец, помнишь? Он сказал: «Может, мне тоже стоило примкнуть к носорогам? Пожалуй, уже поздно… К ним надо примыкать с самого начала…».

– А ты вот к носорогам не примкнула!

– И ты не примкнул…

– Я-то? Они меня, по крайней мере, за своего приняли. В отличие от тебя, кстати. Но в стадо мне неохота. Плохо, наверное?

– Сложный вопрос… Чаю налить?

– Чаю налить… А в стадо не хочу. Хочу сам по себе.

– Самому по себе непросто. Даже грустно.

– Надо просто всегда понимать, что ты – часть чего-то, – Юра вертел в руках кружку, прихлебывая из нее чай. На кружку была переведена черно-белая фотография: Юрин дед в фуражке и полковничьей форме с колодками наград держит на руках шестимесячного внука в чепчике. Это было четверть века назад.

Сейчас они шли по пляжу, навстречу солнцу, каждый молча припоминая тот ночной разговор. Лена смотрела на коренастого смуглокожего молодого мужчину, шлепающего под палящим солнцем, в который раз удивляясь, что у ее мальчика, ее крошки, у Чунечки такие мускулистые волосатые ноги и, более того, слегка намечающийся животик. Сын прервал молчание:

– …все-таки главный смысл там в том, что человеку необходимо быть частью чего-то. Но не стада, понимаешь? Те, кто не задумывается, откуда и куда они идут, начинают оносороживаться. И спонтанно, для себя незаметно, сбиваются в стадо. Не одному же идти неизвестно куда, согласись.

– Мудрено…

– Но, кстати, сермяга тут есть. Вот сколько лет я тебя прошу нарисовать мне наше генеалогическое древо! Фиг с ними, с носорогами. Хочу знать, откуда я. Имею законное право! Бабушка Катя, тетя Маруся, Таткина бабушка, Мишкины родители, кто кем приходился. Помню, вы с бабушкой упоминали какую-то Тамару, это кто?

– Таткина мама, двоюродная сестра твоей бабушки и тети Иры…

– А правда, что дедушка Соломон до революции держал гостиницу?

– До революции, Чунь, он был маленьким мальчиком. Он родился в девятьсот пятом году. Гостиницу держали его родители…

– Мам, мы даже не заметили, как до Монтока дошли! Пошли назад? Давай дальше, это интереснее, чем про ванную. Я же ничего не знаю, а мне еще своему сыну надо будет все объяснять!

– Может, дочери…

– Нет, уверен, у меня будет сын. Фамилия Котовых точно останется. Мы так, считай, с дедушкой договорились. Но мой сын все равно будет американцем, понимаешь?

– Ты, главное, русскому его учи с рождения.

– Это само собой, я о другом… Ему надо знать, откуда он. Он не должен считать, что он только американец. В смысле… не знаю, как это выразить…

– …в смысле процесса. На земле появился и живет человек. Кто он? Почему он такой, почему родился в Нью-Йорке, а, скажем, не в Африке. Или не в России. Хотя мог родиться и в России, если речь о твоем сыне. Но не родился. А почему? Я понимаю, что ты имеешь в виду. Он не сможет в полной мере понять себя и свое место в мире, если будет только американцем. У него должно быть ощущение, что он часть и другой страны, хоть родился вне ее.

– Именно! Чтобы не стать частью стада. Мам, с кем еще я могу так классно потрендеть? Только с тобой! А почему американцам так не свойственно задумываться о корнях, о том, откуда и куда они идут? Потому что это рефлексии русской интеллигенции? Ты как считаешь?

– Я считаю…

Лена присела на песок и стала вглядываться в бесконечность океана. Там, ближе к линии горизонта, он казался совершенно спокойным, почти застывшим, только игра солнечных бликов на воде говорила, что и там, вдалеке, бегут одна за другой волны, невидимые с берега.

– …когда смотришь вдаль, все совсем по-другому.

– Солнце такое яркое… Мам, еще зажмуриться можно, меня так дедушка всегда учил. Когда зажмуришься, такое можно увидеть… – Юрка плюхнулся на песок рядом с матерью и зажмурился.