Книга Мудрый Исправитель Недостатков - Пал Бекеш

— У-у…

— Получай, сам нарвался! — и Будильник отвесил затрещину — не болезненную, зато звонкую.

Незадачливый разбойник растянулся на земле, пошарил в траве, словно ища опоры, чтобы подняться, и наконец выпрямился… держа за уши зайчишку.

— Надо же… заяц! — он с изумлением взирал на добычу.

Будильник тоже удивился, но постарался скрыть свое удивление.

— Я же тебя предупреждал, — бросил он свысока.

Странный хлюпик отпустил на свободу возмущенно верещавшего зайчишку и тоскливо выкатил свои круглые глаза.

— Может, еще раз попробовать?

— Что именно?

— В первый раз не получилось, потому как ты шлепнулся, а после стрелки свои выправлять принялся, но теперь-то я тебе покажу! — Он подхватился со всех своих тощих, как спички, ног и нырнул за кочку. Затем появился опять и, приняв вид страшнее прежнего, взвыл с новой силой:

— Бер-р-регись, прробил твой последний час! Проглочу тебя со всеми потрохами!

Будильник покатился со смеху, и стрелки его завращались с бешеной скоростью.

— У-у-ух… — повторял разбойник слабеющим голоском и под конец тихонько выдохнул: — Ух…

— Полно тебе ухать без толку! Или хочешь еще одного зайца словить?

— Нет-нет, — пошел на попятную разбойник, — благодарю покорно. — Он пригорюнился и, чуть помолчав, робко произнес: — Не упрямься, ну что тебе стоит хоть капельку испугаться? Вот так: схватись за сердце и вскрикни «ай-ай, какой ужас!»

— С какой стати мне тебя пугаться?

— Что значит — с какой стати? — возмутился хлюпик. — Разуй глаза! Не видишь разве: перед тобой Веник II, чудище кудлатое!

Будильник и без того едва сдерживался, а тут загромыхал со смеху всеми своими железками.

— Чудище? Да еще кудлатое?! Опомнись, приятель, ты голый, как червяк!

— Зачем же сразу червяком обзываться? — бедняга чуть не плакал.

— Не обижайся, это я так… для красного словца.

Веник Второй, он же чудище кудлатое, горестно качал головой.

— Выходит… очень заметно?

— Что заметно?

— Что я безволосый.

— Ты, брат, лысый — лысее некуда, — хихикнул Будильник.

— Поэтому никто меня и не боится, верно? — Веник безнадежно махнул рукой. — Сам знаю, уж мне ли не знать? Ты даже не представляешь, какая это мука мученическая быть чудищем кудлатым, если появился на свет совершенно лысым и лысым останешься до скончания дней! Можешь сколько угодно надо мной смеяться, но…

Будильнику было не до смеха.

— Не понимаю, с чего ты так убиваешься по волосам, коли заведомо известно, что они у тебя не вырастут?

— А что мне еще остается? — всхлипнул Веник II. — От судьбы не уйдешь. Очень грустная история. Если тебе интересно, расскажу. Правда же, тебе интересно? — с надеждой вопросил он.

— Конечно! Хотя веселые истории мне как-то больше по душе, но ты рассказывай, не стесняйся. Глядишь, на сердце полегчает.

Новоявленные приятели расположились на обочине. Веник II с достоинством расправил прилипшие к прутьям листики и прокашлялся, надеясь, что голос у него не сорвется.

— В общем, — начал он рассказ, — отец мой не кто иной, как чудище кудлатое Веник Первый. Ты, конечно, о нем слыхал?

Будильник дал понять, что слыхом не слыхивал, но в утешение заметил:

— Видишь ли, нам, часам, главное — часы, минуты отсчитывать, а остальное как-то без разницы.

— Ага, понятно. Тогда другое дело… Но папаша мой прославился на весь свет, его знают и за тридевять земель и боятся пуще смерти. Стоит ему оскалиться на кого, и из слабака мигом дух вон.

— Ужас какой! — содрогнулся Будильник.

— По этой части он большой дока, папаша мой. Многие пытались научиться у него, выведать секреты, да где им!.. Таких, как мой папаша, днем с огнем не сыщешь. Вот ты представь себе: вздумается ему только на небо взглянуть да зубами щелкнуть, и все пташки с поднебесья враз со страха падают. Каков, а?

Будильник на всякий случай отсел от голого чудища подальше.

— Или сунет он в речку свой волосатый нос…

— Как, и нос у него волосатый?!

— А ты думал! Не только нос — пятки, ладони и те все заросшие. В общем, сунет он нос в воду и как рыкнет: бр-р-рекекеке! Угадай, что после этого делается?

— Да мне нипочем не догадаться.

— Всю рыбу холодный пот прошибает.

— Кошмар, да и только! — Будильник отодвинулся еще дальше.

— Верно говоришь, — горделиво приосанился Веник II. Листья на нем зашуршали, глаза заблестели, уши оттопырились локаторами. — Вот какой у меня замечательный отец!

— Да уж, видать, хороша семейка.

— Ты бы знал, как меня ласкали, холили, нежили в детстве, пока еще надеялись, что я волосьями обрасту! А потом… — он пытался сдержать слезы. — Но потом…

— Что случилось потом?

— Да ничего! Волосы-то не росли. Как же я мучился — врагу не пожелаешь… С утра, бывало, первым делом к зеркалу бросаешься: а ну, как за ночь щетина пробилась или хотя бы пушок какой! Но где там… Ни в понедельник, ни в воскресенье, ни в январе, ни в декабре! Шел год за годом, и отец, который прежде во мне души не чаял, начал стыдиться меня. Когда собирались у нас гости, тоже чудища кудлатые, мне было велено сидеть у себя и никому на глаза не показываться, а то, как говаривал папаша, у него со стыда все космы на роже сгорят! Забьюсь, бывало, под кровать и оплакиваю в потемках свою горькую участь. И наконец… наконец папаша… выгнал меня из дому! Глаза бы мои, говорит, на тебя не глядели! Парень ты уже большой, вот и ступай на все четыре стороны искать себе чести да шерсти!

— И впрямь папаша твой как есть чудовище.

— Вот и я тебе о том толкую.

Будильник придвинулся к незадачливому чудищу.

— Но если он обошелся с тобой так жестоко, почему ты хочешь во что бы то ни стало быть похожим на него?

— А что мне еще остается? — вновь затянул свою тоскливую песню лысый Веник.

— Ну, например… — Будильник растерянно запнулся и вдруг просиял всем циферблатом. — Вот что: отрекись от своего папаши и возьми себе другое имя!

— Ты что? — вскинулся Веник. — Это надо же до такого додуматься! Кто Веником родился, тому по гроб жизни в вениках ходить! Имя, оно, знаешь ли, обязывает.

— Тебе виднее, — уступил Будильник. — Я ведь только помочь хотел.

— Да-да, конечно… спасибо тебе за сочувствие. Знал бы ты, сколько я натерпелся с той поры, как выставили меня за порог да пожелали ни пуха ни пера… — голос его сорвался. — Перья мне без надобности, но ведь даже пуха нету, ни пушинки! — несчастный расплакался и только через какое-то время продолжил свою печальную историю: — Уж я и к знахарям обращался, пользовали меня разными мазями-притираниями, но не выросло от них ничегошеньки, только прыщами весь покрылся. Потом ванны сидячие принимал: соленые, сладкие, лимонные, такие, сякие… В пещеры залезал — ну как подземный воздух поможет, в горы высокие взбирался — к солнцу поближе. Огуречным соком, морковной тюрей натирался, листья сельдерея, паутину прикладывал, талой водой умывался — все без толку! Под конец попытался прикрыть, замаскировать наготу свою убогую. Клочьями мха обклеился — высмеяли: гномик болотный, говорят, с ума спятил. Перьями обвязался, опять нехорош — не иначе, говорят, кукушонок бракованный, на своих двоих расхаживает. Выпросил у овцы шерсти клок, все на смех подняли: смотрите, мол, блоха косматая да здоровущая, переросток какой-то… Теперь брожу как неприкаянный и иной раз чувствую: дело мое — труба, ежели чуда какого не свершится, этак недолго и с катушек долой.