Книга Дитя платонической любви - Маргарита Южина

– Матвей Макарович… ой-о-ой, что ж так крутит-то?.. – сложился он пополам. – Вот крутит и крутит… Матвей Макарович, я так подозреваю, что у меня дизентерия…

Дуся старался вовсю. Он даже якобы без сил опустился на директорский диван и продолжал уже там хвататься за живот. Матвей Макарович не любил, когда работники вот так фамильярно пользуются его мебелью. А такую некрасивую болезнь, как дизентерия, он и вовсе не уважал. А Дуся старался.

– Вот! Слышите, как схватило? Точно говорю – кишечная палочка! Никак нельзя мне с той певицей находиться… заразить могу… Ну надо же, как обидно получилось… А ведь как хотелось оперу послушать! Не судьба, видно, придется домой идти…

Матвей Макарович глянул на часы – стрелки намекали на конец рабочего дня.

– Конечно-конечно, любезный! – закивал лысиной главный. – Я и сам хотел вас пораньше отпустить, вам же еще деньги на носилки в банке снять нужно!

– А… я, пожалуй, сегодня не успею снять… – перекосился Дуся.

– Успеете, ступайте…

Конечно, ни в какой банк Дуся не пошел. Он собирался прийти домой и насладиться своей коллекцией гусениц, только так он мог успокоиться. Вообще каждый год с приходом весны у него начиналась дикая депрессия. Еще бы! Такое прекрасное время! Пробуждаются назойливые комары, безостановочно плещет молодой дождь, тополя хвастаются первыми слабенькими листочками, а коты по ночам вопят, требуя нежности. У собак рождаются какие-то низменные чувства, даже воробьи заводят новые романтические знакомства, а вот у Евдокима Петровича никаких, даже самых захудалых отношений ни с кем не намечается! И никто, кроме мамани, его не собирается любить! Просто возмутительно, куда смотрит фортуна?! Остается только скорбеть и печалиться.

Не выходя из скорби, Дуся углядел, как из подъездных дверей появилась матушка с огромной торбой – Олимпиада Петровна Филина направлялась на рынок.

– Вот и славно, пусть уйдет, а я просочусь домой незамеченным. А там можно и коллекцию достать…

Однако маменька уходить не торопилась. Она вальяжно расположилась на скамейке, с присвистом вдохнула весенние ароматы и с любовью уставилась на первую травку перед подъездом.

Сам дом был старый и старым был весь двор. И в этом была своя прелесть. Молодые семьи этот район не сильно жаловали, переезжали сюда неохотно, и новеньких уже давненько здесь не видывали. Поэтому старушки добросовестно пытались придумать новые сведения о старожилах. Семья Филиных, которые в одночасье стали богачами, так всколыхнула скамеечную общественность, что соседки напрочь забросили сериалы про любовь, а некоторые даже, страшно сказать, перестали говорить про политику! Олимпиаде Петровне уже который месяц не давали проходу, и та просто плавилась в лучах дворовой славы.

Вот и сейчас – не успела она присесть, а к ней тут же прилипли соседские старушки с вопросами.

– А скажи, Петровна, правда, что сынок-то твой жуть каким богатым сделался? – наседала маленькая, сухонькая Лукьяновна.

– Ну а чего ж я, врать вам буду, что ли? – надменно отвечала Олимпиада Петровна. – Конечно, богатым. Так ведь отец-то у него был вон какой, не вашим мужьям чета!

– Вот ведь правду ж говорят: дуракам сплошное везенье! – сокрушалась соседка с третьего этажа. – Я вот на своего посмотрю, ум есть, а че-то богатства…

Олимпиада Петровна поглядывала на соседок чуть свысока, эка невидаль – ум есть! А чего тогда такой бедный? Ум… Можно подумать ее Дуся совсем недоумок!

– А и как же ты умудрилась-то от такого отца своего недотепу сотворить? – не унималась Лукьяновна.

– Ой, уж вы, бабушка, столько лет живете, а как детей сотворяют, не знаете! Стыдно! Хоть бы какую литературу почитали. Говорят, Камасутра очень для вашего возраста полезна.

– Так я не про чтение, я понять не могу, как он на тебя клюнул-то, богач тот? Ты ж ить и в девках, господи прости, ровно жаба была, вся в бородавках!

– Сами вы, бабушка, жаба! – обиделась новоявленная богачка.

Однако вспоминать молодое прошлое было приятно, поэтому Олимпиада Петровна поегозила на скамейке, сдвинула на левое ушко кучерявый парик и благостно уставилась на реденькие облака.

– Мы в колхозе познакомились, – в который раз начала рассказывать она. – Он студентом был. Там и… полюбили друг друга. А потом Дусенька родился. Я долго не могла студента того отыскать, чтобы, так сказать, его отцовством обрадовать.

– Да и чего со студента возьмешь, верно? – снова влезла Лукьяновна.

– Ну да! Чего там стипендия-то, кошкины слезки, – забылась Олимпиада Петровна. – А потом уже, когда студентик тот вершин достиг и сделался большим начальником, я добралась до него.

– Ну и чо? Неужель алименты платил? – не поверила соседка с третьего этажа.

– А как же! – выпятила тройной подбородок рассказчица. – До самого последнего года. У него, правда, еще дочь была, Дусина сестра, значит, но чтобы отец сына забыл – такого ни-ни! Каждый месяц – алименты: получите, распишитесь! Дусику уж тридцать шесть стукнуло, а он все платил, все платил… Ой, бабоньки, да и чего ему те алименты – крохи! Уж богатым каким он был, студентик мой бывший! У него ж денег – куры не клевали! Вот ими насыпют, а они морды воротят, не клюют!

– Да ну? – изумлялись соседки.

Слушать про жизнь богатую было интересно, прям будто сериал смотришь. А Олимпиада Петровна красок не жалела, заливалась канарейкой:

– Вот не поверите – стоит холодильник, огромный такой, и весь продуктами забит! Весь! Ну еще другие, конечно, богатства имелись, кроме продуктов… А потом Дусин папочка погиб.

Олимпиада Петровна тоскливо скривилась, вытащила из сумки заранее заготовленный платок, смачно потерла нос и перешла на звонкие рыдания.

– Вот горе-то… – зашуршали старушки.

– И я говорю – горе, – охотно согласилась рассказчица. – Как я печалилась, как кручинилась, все ж какой-никакой, а Дусин родной отец… с алиментами… А уж как Дуся-то горевал, когда наследство получил! Ему ведь и особняк отцовский достался, и конторы какие-то, деньги тоже… только я его к деньгам не допускаю. И к особняку. Еще траур не прошел, года не минуло, нечего отцовское добро разбазаривать.

Старушки задвигались и одобрительно замотали головами:

– И правильно, Петровна, правильно! И нечего! Пусть траур-то блюдет!.. Верно ты сына, матушка, воспитуешь! А то ить щас, знашь, каки хлысты вырастают – прирежут за копейку-то, прости госсыди…

– Слышь, Петровна, – вдруг вспомнила соседка с третьего этажа. – А сестрица Дусина чего? С пустыми карманами осталась?

– Да какие там у нее карманы? – фыркнула Олимпиада.

Про сестрицу Дуси она вспоминать и вовсе не желала. И какая там сестрица? Нагулял ее бывший студентик дочку в законном браке, повесил на шею родственницу, а они теперь делись наследством-то, а оно поди-ка тоже не резиновое!