Книга Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

Второй калика и посохом не защищался, а ударил врага нападавшего локтем в переносицу, а как тот назад откачнулся, схватил его той же рукою за загривок да об своё колено и треснул — повалились трое разбойничков, кровью умываючись, в траву придорожную. Тут уж стало остальным видно, что дело-то не шуточное и голыми руками старцев диковинных не возьмёшь! Двое на старцев в мечи пошли, а двое воровским манером со спины наскочили.

Схватил белобрысый мурома старца за шею, зажал голову локтем, а старец как-то присел, крякнул и, будто мешок с репою, перекинул супостата через себя прямо на меч сотоварища. Напоролся он на железо калёное, будто воск на шило.

Второй же калика ткнул нападавшего посохом в плечо так, что меч из ладони выскочил, а рука повисла, как верёвка, безжизненная. Увернулся от меча другого нападавшего, а когда тот пролетел мимо, промахнувшись, клюкою его за горло перехватил да и дёрнул маленько, так что у того глаза из орбит чуть не выскочили.

Двое, что издали на побоище смотрели, луки тугие изготавливали, пустили в старцев по стреле, но обе стрелы один калика поймал да в руке переломил, а второй метнул в стрелков посохом так, что у одного передние зубы вылетели, а второй с перебитой ключицей бежать в лес кинулся.

Огляделись калики. Стонут воины муромские, кровью умываясь, по траве ползают, на своём языке пощады просят. Вздохнули старички да принялись их врачевать. Одному руку вправили, другому — челюсть, третьему — ногу ломаную в шину положили. С разбитых лиц кровь мокрой тряпицей отёрли да каким-то снадобьем, на мёду, ссадины смазали.

Сидит мурома, притихла. Больно не воиста сделалась. Толичко поскуливают да на старцев, как мальчишки нашкодившие, поглядывают. Старцы убитого муромчанина положили ровно ногами на восток, меч из него вынули, руки на груди ему сложили. Покачали головами седыми сокрушённо, натянули скуфеечки да и пошли своим путём, будто и боя не было. Только к вечеру, когда на сон грядущий молитвы читали, правили канон покаянный и пост себе заповедали — неделю без пищи и воды идти. Потому — грех содеяли: кровь человеческую пролили.

Вернулся белоглазый мурома с ключицей ломаной из своего городища с подмогою, а за каликами — уж и следу нет!

Кинулись догонять с собаками охотничьими. Скулят собаки, а следа не берут... Да и те, что на бое пораненные, сильно своих соплеменников догонять старцев отговаривали. Мол, не ходите, зла не делайте! Всё зло против вас и обернётся. Старцы-то, видать, не простые... Догоните — не обрадуетесь: ежели голов не сложите, то всем вам целыми не бывать! Вот мурома разбойная от погони и отступилась.

А старцы как шли своим путём, так и следовали — скоро да споро.

Дней через десять после столкновения с муромой, уже на закате дня, подошли они к затворенным воротам Карачарова городища. С умом было оно строено. Невелико, да прочно. И ров полон водой, и откосы вала круты — не зацепишься. И угловые башни, что высились над частоколом, были удобны для стрельбы и в поле, и вдоль заострённых брёвен стены. Особливо же отметили про себя старцы умение, с каким были построены ворота. Вели они в самую большую надвратную башню острога, но не прямо, а сбоку, куда вела довольно крутая дорога. И всё, что по ней шло или ехало к башне, становилось к стене правым боком — как раз под стрелы... Сажен с десяток пришлось бы нападавшему правый, щитом не прикрытый бок под стрелы да копья подставлять, пока он до ворот добежал бы. И ворота, видать, были с умом построены. Проломившийся в них оказывался в башне, а там наверняка и вторые ворота, крепче первых, есть.

Набьётся ворог в башню, напрут задние, давя передних, ан перед ними — ещё ворота. Кинутся назад, да упадёт сверху железная решётка — забрало — и перекроет выход. А наверху для попавших в западню уж и копья готовы, и вар на огне клокочет, и смола кипит... Потому как двухэтажная башня, и пол на втором уровне так поделан, что сквозь щели в нём того, кто в башню попал, — видно, а того, кто на втором ярусе стоит, — не достать.

«Ладно строено! — враз подумали старцы. — Видать, живёт в Карачаровом городище народ воинский, во многих схватках да затворах накопивший опыт боевой... Он ведь даром не даётся, он на крови да бедах людских копится». Но самое главное, что отметили старцы и что жадно искали глазами, пристально изучая городище из лесной чащи, — виднелся за частоколом православный крест на деревянном шатре церковки. Разом перекрестились калики и без опаски пошли по открытому лугу, такому сырому, что и на луг-то он не больно смахивал, а походил на болото, где конному да оружному непременно завязнуть суждено.

И это отметили калики, прыгая, как зайцы, с кочки на кочку: изгоном-набегом городища не взять!

Пока добрались они до затворенных ворот — город приготовился к встрече, и хоть мычали в хлевах коровы, недавно пригнанные с поля, но явно слышали старцы, как торопливо пробежали в башню воины. Это пришлось каликам по сердцу: обутые бежали, не босые, не лапотники, но в сапогах с подковками... Стало быть, народ в городище не бедствует и во всём достаточный, а в воинском деле — не новичок...

— Молитвами святых и всехвальных Мефодия и У Кирилла да сохранит вас Господь в городище сём... — дружно пропели калики, постучав в ворота клюками.

— Аминь, — ответили из башни, — Да сохранит вас Пресвятая Богородица под покровом своим.

— Аминь, — ответили, кладя поясные поклоны, старцы.

Створки ворот чуть приоткрылись — ровно настолько, чтобы прошёл один человек, и старцы поочерёдно протиснулись в башню. Ворота за ними сразу же затворились…

В темноватой башне, где они, как и предполагали, оказались перед вторыми, наглухо затворенными воротами, голос сверху спросил:

— Молитвами и предстательством законоотец наших Кирилла и Мефодия, откуда путь держите? Чьи вы люди?..

— Из стольного града Киева. Монаси...

— Ого! — сказал кто-то невидимый, простодушно удивляясь, из какой дали явились эти странники. Давно ли идёте?

— Да с полгода будет. На Покров выходили, по-зимнему...

Створки вторых ворот также чуть приоткрылись, и монахи вышли на свет уже за стенами карачаровскими. Их ждали несколько крепких смугловатых и черноволосых воинов, совсем не похожих на населявшие эти края людей.

Больше всего они смахивали на печенегов или на родственных печенегам торков, что служили Киеву. Были на них чёрные высокие шапки-колпаки — чёрные клобуки... Но говорили они по-славянски чисто, и, самое главное, в расстёгнутых воротах рубах виднелись гайтаны крестов.

Калик отвели к церкви, и первым их расспрашивать, кто они да откуда, принялся священник — каппадокийский грек, неведомо как оказавшийся в здешних лесных и дремучих местах.

Удостоверяться, что это монахи, не самозванцы, в те годы было бессмысленно, только истинный православный христианин, положивший для себя превыше всего служение Христу, мог заявить о вере своей. Хотя христиане были на Руси не в редкость, но большая часть племён и родов, населявших Русь, пребывали в язычестве и христиан в лучшем случае избегали, как, впрочем, и мусульман, и иудеев, а чаще — казнили без милости, принося в жертву Перуну или иным своим богам... Зачем пустились смиренные Божьи люди в столь дальнее хождение, грек не спрашивал — не по чину ему было. Раз идут — стало быть, не без причины, а коли есть причина — сами скажут.