Книга Биография Шерлока Холмса - Ник Реннисон

Никогда не следует забывать, какая малая доля расследований Холмса запечатлена в сохранившихся рассказах Уотсона. В «Собаке Баскервилей» Холмс мимоходом упоминает «пятьсот серьезнейших дел, которые мне приходилось распутывать». Баскервильское дело попало в сферу его внимания более чем за десять лет до предположительного ухода на покой и, как мы увидим, более чем за тридцать лет до полного и окончательного устранения от любых криминальных расследований. Эти тридцать лет ознаменовались множеством новых дел, много более тысячи. Из общего их числа, приближающегося к 1800, Уотсон описал шестьдесят. Иными словами, только три-четыре процента.

Тем не менее хроники Уотсона остаются главным источником сведений о жизни Холмса, хотя, как давно убедились холмсоведы, подходить к рассказам доктора, по самым разным причинам, следует с большой осторожностью, не все принимая на веру.

Часто воду мутил сам Холмс, вводя Уотсона в заблуждение, снабжая его ложной информацией и не относящимися к делу фактами, которые наталкивали доктора на ложный след. Бывало и так, что сам Уотсон сознательно камуфлировал правду, пряча реальных людей под псевдонимами или давая большим и малым городам вымышленные названия. Иногда же он просто ошибается.

Не стоит упускать из виду обстоятельства, при которых создавались его рассказы. Хотя в рассказе «Одинокая велосипедистка» он и утверждает, что «сохранил самые подробные записи всех дел», и, несомненно, эти заметки лежали перед ним, когда он писал, тем не менее законченные рассказы, которые он вручал Артуру Конан Дойлу для опубликования, создавались спустя годы, если не десятилетия, после событий, в них изложенных.

В рассказе «Дьяволова нога» повествуется, например, о том, как Холмс расследовал загадку жутких смертей в семье Тридженнис, пока отдыхал с Уотсоном в Корнуолле весной 1897 года. Но завершена эта история была только в 1910 году. В рассказе «Человек на четвереньках» Уотсон вспоминает события 1903 года, но опубликован рассказ был лишь двадцать лет спустя в мартовском выпуске «Стрэнд мэгэзин». А потому неудивительно, что Уотсон иногда кое-что путал. Даже самые вопиющие ляпы (отнесение одного из рассказов ко времени, когда Холмс считался мертвым, например) становятся до известной степени понятными.

Несмотря на скудность достоверных сведений, мало какая из биографий викторианцев заслуживает изучения в такой степени, как жизнь Шерлока Холмса. А он, безусловно, принадлежал эпохе королевы Виктории. Хотя ему не исполнилось и пятидесяти, когда скончалась эта монархиня, он корнями врос в викторианский мир, где родился и возмужал.

Мы думаем, будто знаем викторианцев. По контрасту с нынешними противоречивыми натурами, бьющимися над сложностями модернизма и постмодернизма, они представляются нам ординарными и прямолинейными. Застывшие в стереотипных позах, которые навязало им наше воображение, викторианцы выглядят неуязвимыми для страхов и тревог, преследующих нас. Взирая на нас с выцветших до сепии черно-белых фотографий, они твердо осознают свое место в окружающем мире и дышат уверенностью в нем, о какой нам и мечтать не приходится. Однако ничего не может быть дальше от истинного положения вещей.

Любой человек, родившийся, подобно Холмсу, в 1850-х годах и взрослевший на закате викторианской эры, жил в период интеллектуальных и социальных сдвигов и переворотов, не менее драматичных и грозных, чем те, что ознаменовали XX век. Религиозные верования исчезали под натиском новых теорий о человеке и его месте в мире. Британская империя, над которой, по присловью, никогда не заходило солнце, могла казаться вечной, но семена ее будущей гибели были уже посеяны. На мировую арену в качестве соперников гордого Альбиона выходили Германия и Америка. Новые идеологии – социализм, коммунизм, феминизм – уже начали сотрясать устои государства и семьи, на которые опиралась викторианская уверенность в своем будущем и в своей безопасности. Достаточно слегка царапнуть поверхность викторианского самодовольства, и под ней тут же обнажится тоскливый испуг перед быстро и непредсказуемо меняющимся миром.

Противоречия в характере Холмса – отражение противоречий эпохи, в которой он достиг зрелости. В высшей степени рациональный и преданный идее прогресса, он оказывался во власти более мрачных видений и гнетущих эмоций. Привлеченный на службу империи, которая, как он признавал, умом во всяком случае, уже миновала свой зенит, он оставался неизменно верным своим обязательствам перед ней. И все-таки, даже борясь за незыблемость и весомость ценностей эпохи, сам он всю жизнь искал перемен, стимулов, чего-то волнующего. Его личные воззрения – социальные, эстетические, научные – часто приходили в прямое столкновение с теми, которые он исповедовал внешне. Прослеживать Холмса через повороты и спирали его карьеры в 1880–1890-х годах – значит наблюдать, как викторианская эпоха сражается с собственными демонами.

Глава первая

«Мои предки были захолустными помещиками»

Деревня Хаттон-ле-Вересќа расположена на краю йоркширских вересковых пустошей в десятке миль от городка Пикеринг. Вопреки бешеному движению машин по старому тракту, ныне известному как шоссе А-170 на Скарборо, центр деревни за прошедшие полтораста лет изменился поразительно мало. Три-четыре десятка крытых шифером коттеджей, значительная часть которых старинной постройки (есть даже XVII века), все еще располагаются по обеим сторонам автострады. Паб «Зеленый человек» и деревенская церковь Святого Чэда по сей день остаются сердцем деревни.

В полумиле за старинными коттеджами, на самом краю местечка расположен небольшой квартал муниципальных домов постройки 1950-х годов. Возведены они на земле, которую городской совет выкупил после Второй мировой войны у семьи брэдфордских фабрикантов по фамилии Биннс. До середины 1920-х годов там стоял Хаттон-холл, господский дом XVI века.

Фотографии дома, воспроизведенные в майском номере «Кантри лайф» 1922 года, запечатлели деревянно-кирпичный фасад, окна, разделенные натрое изящными каменными средниками, и венчающие крышу затейливые трубы, столь типичные для той эпохи. На снимках интерьеров можно видеть внушительные дубовые панели по стенам и большой камин, украшенный инициалами «RX», восходивший к эпохе Елизаветы I. Все это было еще цело, когда там жила семья Биннс. И там 17 июня 1854 года родился Уильям Шерлок Холмс.

В записях Уотсона Холмс очень редко упоминает свою семью и воспитание, но упоминания эти достаточно ясны и прямолинейны. «Мои предки, – говорит он Уотсону в «Случае с переводчиком», – были захолустными помещиками и жили, наверно, точно такою жизнью, какая естественна для их сословия». Ничего больше он нам не сообщает. Однако известно, что Уильям Скотт Холмс, отец Холмса, унаследовал остатки солидного поместья в Северном Йоркшире.

Холмсы жили в этой части Йоркшира много веков. Еще в 1219 году в сборнике решений йоркских ассизов (судебных заседаний) упоминается некий Уркель де Холмс, а к концу Средневековья род Холмсов возвысился от фермеров-йоменов до мелкого дворянства (джентри). Уолтер Холмс из Керкбаймурсайда, в восьми милях от Пикеринга, упомянутый среди сражавшихся в войске Эдуарда IV в Таутонской битве 1461 года, почти наверное был прямым предком Шерлока и Майкрофта. Уолтер выбрал верную сторону в Войне Алой и Белой розы и в результате преуспел. Через несколько лет после битвы Эдуард возвел его в рыцари, и семья поднялась еще на одну ступеньку иерархической лестницы. Уолтер уцелел при переходе от монархии Йорков к правлению Тюдоров, сохранив свой статус (по-видимому, он был одним из немногих йоркширских баронетов, вставших на сторону Генриха VII до битвы при Босворте).