Книга Кто по тебе плачет - Юрий Дружков

— Летают, — сказал я не очень дружелюбно.

— И летают! — непонятно чему обрадовался он. — Да и летают…

Она успокаивала небритого человека, с виду похожего на монгола, но потом оказалось, урожденного северянина, который оглядел салон, обошел его сначала из конца в конец, а теперь не спешил пристегивать ремни.

— Дочка, — сказал он, переделывая Ч на С, — как же так? Где моя машина?

Что «машина» можно было только догадываться. Он говорил Ш как С.

— Смотрю, нигде машины. Где машина?

— Пожалуйста, не волнуйтесь, я вам объяснила, машина летит с нами. Сядем, получите вашу машину, — улыбалась стюардесса.

— Я не вижу, — он еще раз оглядел багажные полки, — нет машины. Деньги платил, большие платил.

— В багажнике твой автомобиль, — пошутил кто-то невидимый. — В багажнике. Мог бы сам на нем ехать к тундре своей.

— У меня стирка машина, белье стирать, — обиделся неугомонный. — В детский сад белье стирать.

Мой сосед неожиданно булькнул, посмотрел на меня так, словно я понимаю, как ему весело.

— Эти наивные самоеды… На трапе он приставал к девчонке: где машина, покажи машина.

— Бывает, ну и что?

— Все бывает… У нас вот анекдот рассказывают… Один чукча купил машину для печатанья денег. За десять тысяч. Повернешь ручку — десятка, повернешь — другая. Накрутил себе тысячу, а машина вдруг отказала. Чистая бумага пошла. Он и так и этак, ничего. Развинтил машину, а там один бумажный рулон. Машина была стиральная. Жулики приспособили…

В самом деле, смешно.

Салон, озвученный мягким ровным гудом, показалось мне, словно потянулся от напряжения всеми своими переборками, обшивками, ребрами, задрожал от натуги, вдавливая в кресла наши непрочные тела. И вдруг обмяк, завис облегченно в упругой невесомости.

Ну что же, наконец, летим…

— Привыкнуть не могу. Летаю миллион раз и всегда жутковато, — заметил мой разговорчивый сосед. Как ни крути — высота. Никто не гонит, а время — деньги… Хорошо гудит, уверенно гудит. — Он кивнул, в сторону окна, туда где солидно и надежно белело на солнце неколебимое крыло. Будто гуденье шло от этой крепкой уверенной в себе неподвижности.

Духота сменилась летучей прохладой. Ожили, начали двигаться, притихшие было, такие разные попутчики.

— Только лететь бы нам в другую сторону, — сказал он, — а то в самое пекло угодим, к началу…

На дорожку салона вышел, а вернее спрыгнул с кресла маленький мальчик и пошел по упругому коврику, оглядывая всех нас веселыми глазами.

Он остановится около меня, загадал почему-то я. Малыш в самом деле остановился рядом.

— Летим? — наклонился я к нему.

— А мне совсем не страшно, — сказал мальчик.

— И мне тоже не страшно.

— И маме не страшно, — сказал мальчик.

— Она у тебя храбрая?

— Нет, она добрая.

Молодая привлекательная женщина, вроде бы не красавица, повернулась к нам.

— И красивая, — подмигнул сосед. — Видишь, мама волнуется, беги к ней.

Мальчик оглянулся.

— Это не моя мама, — громко сказал он, и женщина улыбнулась ему.

— А я бы не стал отказываться, — откровенничал сосец. — Подумай сначала, такая мама всем подойдет.

— Вы умеете надувать шарики? — спросил у меня мальчик.

— А ты не умеешь?

— Он очень крепкий.

Мальчик протянул мне сморщенный голубой мешочек.

— А шнурок у тебя есть?

— У меня есть нитка от катушки.

Он показал мне спутанную белую нитку.

— Настоящий мастер никогда не станет надувать шарик с ниткой, — поглядел на мальчика парень, играющий в карты чуть позади нас, видно, главный в своей кампании.

— Вот видишь, я мастер, а шнурка у нас, кажется, нет, — сказал я.

— Передай мастерам этот замечательный крепкий шнурок.

Парень вынул шнурок из ботинка, скинутого на пол, и подал его приятелю, который стоя тоже играл в карты.

— А сам как пойдешь? — удивилась бабушка, привычно и уютно расположенная в самолетном кресле, как на домашнем диване.

— Гулянки мои кончились. Мне сапоги приготовлены…

Я надул шарик, перевязав его подаренным шнурком, и подал мальчику.

— А мама не могла, — похвалил меня мальчонка, и подкинул шар.

Он скрипнул о потолок синим боком, полетел в сторону, там его шлепнули снова к мальчику, но шар полетел не туда, куда надо. Началась небольшая, но довольно шумная сидячая кутерьма-погоня за голубым шариком.

— Иди к нам, — позвал мальчика парень, играющий в карты. — Я тебе дам апельсин. У меня их две сетки, один ящик и один в кармане. Вот.

— Как бы этот ящик тебе на голову не плюхнул. На бок завали, войдет, — подала совет улыбчивая бабушка.

— Он мягкий, — ответил парень, — фрукты спружинят.

Мальчик потопал к нему, обняв руками свой шар.

— Иди, учись, бубны козыри, — съязвил сосед. — картинки тебе покажут.

— Не надо ему так, — попросил я. — Громко вы… Не надо… И женщины обидятся.

— А что я сказал обидного? — поднял брови сосед. — Вот ее, предполагаемую, как выяснилось, ошибочно, маму, — сосед кивнул в сторону молодой женщины, — громко назвал красивой. Ну и что? Вы заметили, как она улыбнулась?…

Почему тянет меня так подробно сказать о нем, о чукче с машиной, о стюардессе, о мальчике с голубым шаром, обо всех остальных, веселых или хмурых, усталых или бодрых, пожилых или молодых? Каждое необязательное, пустяковое слово, движение, взгляд, поступок — всё это будет кому-нибудь на свете нужно. Кому?

— Таким словам ни одна баба не обидится… Хотя, между нами говоря, если б кто знал, как невыносимо скучно иметь при себе постоянно только лишь красивую женщину и больше ничего, — добавил непонятный человек с газетами.

В салон вошла стюардесса. На легкой тележке она везла кофейный дымок и все, что к нему полагалось. Чуткие глаза моего соседа повернулись к ней. Стюардесса подошла к нашим креслам. Он взял у нее поднос, подчеркнуто элегантно, едва заметно склонив голову.

— Чья коробка с апельсинами? — заметила девушка. — Поправьте, пожалуйста, пока не упала кому-нибудь…

Парень встал и начал двигать коробку. На мой взгляд, она покоилась надежно и крепко, но входила на две трети, выдаваясь над креслами оранжевым боком.

— Кто проиграет, — сядет на это место, — предупредил парень.

О чем я думал в те минуты? Кажется, ни о чем…

О снежно-серых облаках, настеленных бесконечно от края до края над лесами, дорогами, поселками, над которыми, наверное, летели мы, не видя ничего на такой огромной высоте, ничего кроме ощутимой тверди облаков. О небе, открытом на все четыре стороны света, о небе, где никогда не бывает ни единой тучки, они лежат на земле. Облака не для неба, они для мокрой темной земли…