Книга Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

Вошедший протянул руку и представился:

– Джеральд Бакстер. Классическая литература и крикет в младших классах.

Женщина принесла сардины и ему.

– Спасибо, Элси, – сказал Бакстер. А когда она удалилась на кухню, сообщил, понизив голос: – Их тут в сумасшедшем доме набирают. Вы, наверное, видели его, когда ехали с вокзала. Старый местный приют для умалишенных. Они вполне безобидны. Если не считать одной – влюбилась в нашего математика и попыталась проткнуть его церемониальной шпагой, что висит у нас над камином. Но это еще до меня было. В паб заглянуть не желаете?

– А это разрешено?

Бакстер улыбнулся. Зубы у него были желтые, а один клык оказался жутковато-черным.

– Старушка Литтл вас уже предостерегла? Нет, это вполне в порядке вещей. Просто не надо соваться в «Зайца и гончих», чтобы не напороться на Долговязого Джона. Он с нижними чинами не бражничает.

– Долговязый Джон?

– Наш директор. Прозван в честь Долговязого Джона Сильвера.

И Бакстер прикрыл ладонью глаз, изобразив пирата.

«Герб Уитби» находился в пятнадцати минутах ходьбы вниз по склону. Ресторанный зал оказался большой безликой комнатой с несколькими раскрашенными фотографиями старых автомобилей на стенах и маленьким угольным камином; по другую сторону раздаточной виднелся бар, в котором мужчины в кепках пили темное пиво без пены. Джеффри понял, почему мистер Литтл предпочитал «Зайца и гончих» с окнами, застекленными донышками бутылок, и разноцветными фонариками.

– Раньше преподавали где-нибудь?

– Нет, это моя первая работа.

– Жить тут можно. Особенно человеку с деньгами.

– У меня их, к сожалению, нет.

– И у меня тоже, – сказал Бакстер. – Дам вам совет. Не пытайтесь стать заведующим отделением или кем-нибудь в этом роде. Иначе вся ваша жизнь сведется к расписаниям и совещаниям. Оставайтесь рядовым пехотинцем. Преподавайте нашим маленьким паршивцам и смывайтесь сразу, как прозвенит звонок. Так уж и быть, выпью еще полпинты.

Хоть Бакстер и уверял, что больше половины пинты обычно не употребляет, за два часа ему удалось управиться с дюжиной таковых, оплаченных по большей части Джеффри.

– По-моему, ваш черед платить, Тальбот, – говорил он. – Примем – для общей ясности головы.

Поднимаясь на холм, он шумно отдувался.

– Я бы завел машину, будь она мне по карману. Вниз-то спускаться я не против, а вот в гору лезть сил моих нет. Я ведь ранен был.

– Где?

– Состоял в «Бекасах».

– В «Бекасах»?

– Часть тринадцать-двадцать пять. Больше меня не призовут, уверен. Староват.

Они вошли на территорию школы, часы пробили девять.

– Вас в изолятор засунули? – спросил Бакстер.

– Да.

– Я так и думал. А моя комната в другом конце дома, только надо спуститься на один пролет. Завтрак в семь тридцать. Может, заглянем потом в «Герб»? Я обычно пропускаю стаканчик сухого мартини перед утренней службой.

Джеффри проучительствовал всего год, когда разразилась война. Он пошел к Долговязому Джону Литтлу и попросил об увольнении, чтобы записаться добровольцем в армию.

– Вы могли добиться на этой работе многого, – сказал Литтл. – Вы учитель от бога. И мальчики вас слушаются.

– Надеюсь вскоре вернуться назад, – ответил Джеффри.

Он действительно и понятия не имел, сколько времени продлится война. Полагал, что, раз русские и американцы в ней не участвуют, все ограничится жестокими, но недолгими боями в Европе. Скандинавы серьезного сопротивления оказать не смогут, зато на французов положиться можно – они сумеют продержаться до прихода британского подкрепления. А потом он возвратится сюда и снова будет тренировать сборную, которая в первое же лето добилась ничьей с «Бирвуд-Холлом», а может, и сам попробует поиграть во второй сборной Ноттингемшира.

– Мне будет дьявольски трудно найти сюда молодого учителя, – сказал Литтл. – В прошлую войну моему отцу пришлось заманивать пенсионеров. И ничего, дело пошло, наши мальчики на шаг опережали «Хиллард» и «Боттинг». Правда, у меня еще остается Бакстер.

– Да, полагаю, он свое уже отслужил.

– О господи, так он и вам эту чушь насчет «Бекасов» скормил? – спросил мистер Литтл. – Он хромой от рождения и к фронту дальше Этапля не приближался. Служил интендантом, заведовал нашим снабжением. Его вины тут нет.

– А вы, сэр? – Джеффри решил, что сейчас самое подходящее время для такого вопроса. – Где служили?

– В Меспоте.

– Простите?

– В Месопотамии. На Западный фронт, по счастью, не попал. Это, – он указал пальцем на глаз, – малая плата за такое везение. С вами все обойдется, Тальбот. На этот раз окопов не будет. Все больше танки, передислокации да бомбежки с больших высот. Пишите нам, если возникнет такое желание. Не сомневаюсь, миссис Литтл будет рада получить от вас весточку. Она к вам неравнодушна.

– Спасибо, сэр. Непременно.

Как выпускник солидного университета, Джеффри рассчитывал на офицерское звание. А из преданности графству, в котором родился, он предложил свои услуги полку герцога Гемпширского, в 1743 году покрывшему себя славой в Деттингенском сражении – во время Войны за австрийское наследство (какое отношение, интересно, это наследство имело к гемпширскому Мичлдеверу, дивился Джеффри), – а в 1762-м при осаде Гаваны, где понес тяжелые потери от дизентерии. В последовавших за Ватерлоо несчетных перетрясках пехотных частей полк распускали и собирали вновь, и к 1939 году его личный состав стали именовать просто «мушкетерами».

После четырех месяцев, проведенных в офицерской кадетской школе Колчестера, где ему преподавали основы руководства боевыми подразделениями («Всегда разрешайте солдатам курить во время инструктажа», «Первое, что происходит в бою, это поломка рации»), Джеффри получил назначение в 1-й батальон, расквартированный в Норфолке. Уезжая из Софэма, он смотрел, как за окном поезда взращенные песчанистой почвой сосновые леса сменяются иным ландшафтом, угрюмым, столетиями не менявшимся, ушедшим в себя, точно его обитателям нечасто удавалось расшевелить себя настолько, чтобы совершить путешествие в Кингз-Линн, не говоря уж о дальней дали вроде Лондона. Джеффри достал из чемоданчика записную книжку и приступил к сочинению очередного секретного стихотворения – пользуясь карандашом, дабы ластик в дальнейшем мог скрыть следы первого неуклюжего наброска.

Боярышника вешний снегопад,

Слепящий неуемной белизной,

Давно погас: шипы в листве сквозят,

И чудный край скользит во мрак ночной[1].

«Чудный край» звучало несколько старомодно, но отражало искреннее чувство Джеффри – внезапную любовь к этой никогда им прежде не виданной области Англии, любовь, лишь усиливающуюся от мысли о скорой беде, что обрушится сюда с неба. А вот в «неуемной белизне» слышалась некая неприятная вторичность, быть может, обязанная своим происхождением «буре желтизны и красноты» Шелли[2].