Книга Невидимый - Дэвид Левитан

Мои дни похожи один на другой, как братья-близнецы. Я встаю, когда захочу. Принимаю душ, хотя мне и трудно запачкаться. Прежде всего я делаю это, чтобы сконцентрироваться на том, что у меня есть тело, а потом почувствовать, как вода касается моей кожи. В этих ощущениях есть нечто человеческое, тот контакт с обыденностью, в котором я нуждаюсь каждое утро. Мне не нужно вытираться: я исчезаю, и вода, оставшаяся на моем теле, попросту стекает прямо на пол. Я возвращаюсь к себе в комнату и что-нибудь надеваю – для тепла. Оказавшись на моем теле, одежда тоже становится невидимой: это еще одна из менее значимых особенностей проклятия. Потом я включаю музыку и читаю несколько часов. Ем я главным образом в обеденное время – проклятие так же касается всего, что я кладу в рот, поэтому, к счастью, мне не приходится видеть, как работает мой желудочно-кишечный тракт. Когда с ланчем покончено, я отправляюсь в парк. Нажимаю на кнопку лифта, потом жду в вестибюле, пока консьерж откроет дверь кому-то другому, тогда и я смогу выйти. Или, если никто не появится, я открываю дверь сам, полагая, что если кто-то это увидит, то решит, что дверь открылась сама собой или из-за порыва ветра. В парке я выбираю скамейку, на которую никто не сядет: к примеру, ее облюбовали птицы, или отсутствует дощечка. Или же я петляю по Рэмблу[1]. Когда я иду мимо искусственных озер, никто не увидит моего отражения в воде. Задержавшись рядом с эстрадой-ракушкой, я могу приплясывать под музыку, оставаясь незамеченным для всех. Проходя мимо прудов, я могу издать внезапный крик, заставив уток взмыть в воздух. Очевидцам и невдомек, что на самом деле произошло.

Я возвращаюсь домой, когда темнеет, и еще какое-то время читаю. Потом недолго смотрю телевизор. Затем выхожу в Интернет. Опять-таки печатать мне тяжело. Но время от времени, через «не могу», я все-таки набираю предложения. Это мой способ приобщиться к языку живущих. Я могу говорить с иностранцами. Могу оставлять комментарии. Могу кого-то подержать, когда в моих словах есть необходимость. Другим людям вовсе не нужно знать, что на другом краю проводного пространства на клавиши клавиатуры нажимают невидимые пальцы. Им вовсе не нужно знать всей правды, если я могу обойтись лишь частью информации о себе.

Так проходят мои дни. Я не хожу в школу. У меня нет родных. Владелец здания знает, что мама умерла – мне пришлось вызвать «Скорую помощь», пришлось смотреть, как ее увозят, – но он считает, что отец все еще здесь живет. В одном отца нельзя упрекнуть: он никогда от меня не отрекался. Просто резко ограничил наши контакты. Я даже не знаю, где он. Отец превратился для меня в адрес электронной почты. В номер телефона.

Когда мама умерла, все вопросы «как и почему» вернулись. Горе давало им подпитку. Неуверенность заставляла меня обращаться к прошлому. Впервые в жизни, в отсутствие защиты, которую создавала мамина любовь, я действительно почувствовал себя про́клятым. Выбор у меня был небольшой: последовать за мамой или остаться. Я нехотя остался. Я растворился в чужих словах, со мной остался парк, и я начал вить гнездо моего будущего из тех отдельных веточек и обрывков, что сохранились от прежней жизни. Через некоторое время я перестал задаваться вопросом «почему». Я перестал спрашивать себя «как». Перестал замечать «что». Оставались я и моя немудреная жизнь.

Я – человек-призрак, который так и не умер.

Все началось с бывшей квартиры Бена – 3B. Она расположена через две квартиры от моей – 3D. Семья Бена переехала, когда мне исполнилось двенадцать. С тех пор эта квартира повидала три нашествия жильцов. Крейны оказались ужасной парочкой – они проводили все свое время во взаимных оскорблениях, находя в этом некое удовольствие, и разводиться не спешили. Соседи придерживались другой точки зрения. У Тейтов было четверо детей, но только надвигающееся рождение пятого заставило их осознать, что в двухкомнатной квартире им тесно. А Сьюки Максвелл прожила в Нью-Йорке всего год, потому что именно этот срок был определен для дизайнерского оформления новой манхэттенской квартиры ее клиента, а потом ей понадобилось сразу же отправиться во Францию, чтобы обустроить тому же клиенту дом. След, оставленный Сьюки в моей вселенной, был столь незначителен, что я даже не заметил, как она выехала. И только заметив, что грузчики вносят в подъезд старый вытертый диван – диван, который Сьюки Максвелл никогда бы не одобрила, – я понял, что она покинула наш дом и теперь в квартиру 3B въезжает другая семья.

Я прохожу мимо грузчиков и спешу в парк, не задумываясь о том, кто же станет моими новыми соседями. Меня куда больше интересует Айван, мой любимый выгульщик собак, как обычно нарезающий круги вместе с Иа и Тигрой (бассет-хаундом и таксой). Из разговоров, которые он ведет с другими выгульщиками собак, я узнал, что Айван приехал в Нью-Йорк из России три года назад и снимает комнату в нижней части восточного Манхэттена вместе с еще тремя русскими, с которыми он познакомился в Интернете. Это не очень-то удобно, особенно потому что Айван пытается ухаживать за Карен, няней младших членов семьи хозяев Иа и Тигры (няня живет вместе с ними). Я их тоже видел в парке, и мне кажется, что Айван и Карен могли бы составить хорошую пару уже хотя бы потому, что он обращается с собаками по-доброму и с юмором, а она точно так же ведет себя с детьми. Однако Айван, само собой, не может ночевать у своих работодателей, но и не хочет приводить Карен домой, где она может встретиться с его подозрительными соседями. Это тупик, и порой мне кажется, что я хотел бы найти выход так же сильно, как и сам Айван.

По-видимому, сегодня дело сдвинулось с мертвой точки, потому что спустя десять минут после появления Айвана я вижу, что в парке появляется Карен с детьми. Понятно, что им хотелось бы пообщаться, но их смущает присутствие детей. Я следую за ними. Они направляются к скульптуре Алисы из Страны чудес, а потом, когда дети оставляют их, чтобы поиграть, придвигаются друг к другу ближе. Теперь с ними только Иа и Тигра, но ни Карен, ни Айван не решаются на первый шаг.

Ничего не могу с собой поделать. Я наклоняюсь, концентрируюсь и толкаю собак в разных направлениях. Внезапно они начинают носиться кругами, и Карен с Айваном оказываются в центре между натянутыми поводками. Молодых людей бросает друг к другу, и, хотя сначала они шокированы, неловкость быстро сменяется улыбками и смехом. Собаки неистово лают; дети несутся к ним, чтобы посмотреть, что случилось. Айван и Карен прижимаются друг к другу, стараясь выпутаться.

Я тоже улыбаюсь. Понятия не имею, как моя улыбка выглядела со стороны, но это не важно – главное она была искренней.

Не уверен, что эта маленькая искорка, которая промелькнула между Айваном и Карен благодаря мне, вырастет во что-то большее. И все же я спешу домой в хорошем настроении. Я жду, пока миссис Уайли из квартиры 4А откроет дверь, чтобы войти в дом, и вбегаю вслед за ней. Мы вместе поднимаемся на лифте на четвертый этаж, а затем я нажимаю кнопку, чтобы спуститься на третий. Выйдя из лифта, я вижу, что перед квартирой 3B стоит девушка с тремя пакетами из ИКЕА. Пока она роется в сумке в поисках ключа, все три сумки падают на пол. Я с опаской прохожу мимо нее, потом жду у собственной двери: пока она возится в коридоре, у меня нет ни малейшей возможности достать ключ из потайного места, где он спрятан, и открыть дверь. Я стою и наблюдаю, как девушка засовывает обратно в пакет пару подставок для книг и несколько рамок для фотографий. Она осыпает проклятьями то ли себя саму, то ли свои сумки – точно не знаю. Погрузившись в мысли о том, что Сьюки Максвелл скорее умерла бы, чем позволила предметам из ИКЕА попасть в ее идеальную квартиру, я даже не замечаю, что эта новая девушка смотрит прямо туда, где я стою.