Книга Сын менестреля - Диана Уинн Джонс

— Дайте-ка подумать, — отозвался Кленнен. — В Южном Дейле теперь правит новый граф, внук старого. И говорят, что Хадд снова поссорился с Хендой.

Эта новость никого не удивила: два графа отличались вспыльчивостью.

— И я слышал… — Кленнен подчеркнул слово «слышал», показывая, что он не хочет вносить смуту. — Я слышал, что это как-то связано с полным кораблем северян, который в прошлом месяце вошел в гавань Холанда.

Это вызвало взволнованное и осторожное перешептывание: никто не знал, как следует относиться к тому, что корабль с Севера зашел в Холанд, и не нарушают ли они закон уже тем, что осмеливаются думать об этом событии. Кленнен перешел к другим новостям.

— Граф Уэйволда чеканит новые монеты из меди и бог знает чего еще, которые ничего не стоят. За один золотой получаете больше двух тысяч. Да, вознаграждение за Вестника… — полагаю, вы все слышали о Вестнике?..

Все, конечно, слышали. Вестник был знаменитым шпионом, которого графы Юга очень хотели бы поймать и казнить за передачу запрещенной информации и разжигание недовольства. Вот только пока это никому из них не удалось.

— За голову Вестника назначено уже две тысячи золотых, — объявил Кленнен. — Остается надеяться, что его захватят не в Уэйволде, иначе понадобится целый фургон, чтобы довезти Вознаграждение. — Это вызвало нерешительный смех. — А ураган, который был в прошлом месяце, унес крышу у барона Брэдбрука, не говоря уже о моем навесе.

К этому времени Линайна успела разобрать полоски бумаги с посланиями, которые просили передать жителям Дерента их друзья и родственники из других мест. Она начала вызывать адресатов:

— Здесь есть человек по имени Корен? У меня для него записка от его дяди из Пеннета.

К ней пробился краснолицый молодой человек, который почему-то смущенно признался, что умеет читать, и получил записку.

— А бабушка Бен здесь?

— Она больна, но я ей передам, — откликнулся кто-то.

Передача вестей продолжалась. Линайна вручала записки тем, кто умел читать, и зачитывала их тем, кто читать не умел. На площадь поспешно стекались люди, желавшие услышать новости. Вскоре собралась порядочная толпа. Все были в прекрасном настроении и пересказывали опоздавшим последние вести из Холанда.

Потом Кленнен объявил:

— А теперь я кладу свою шляпу вот здесь, на земле. Если вы хотите, чтобы мы вам еще и спели, сделайте нам одолжение — наполните ее серебром.

Алая шляпа, кружась, приземлилась на булыжник и стала ждать, пустая и нетерпеливая. Кленнен тоже ждал — и почти с таким же видом, И через секунду краснолицый Корен, благодарный за полученную записку, бросил в шляпу серебряную монетку. За ней последовала вторая, потом еще одна. Линайна, пристально наблюдавшая за шляпой, прошептала Брид, что, похоже, заработок будет хороший.

После этого представление началось по-настоящему. У Морила не осталось времени на посторонние мысли. Хотя он почти не пел, ему полагалось вести дискантовую партию, аккомпанируя сладкозвучной большой квиддере отца. Стараться приходилось изо всех сил. Пальцы у Морила начало покалывать, и он подался вперед и подул на них, не переставая играть. Кленнен, как и обещал собравшимся, исполнял для них старые любимые песни — баллады, серенады и смешные куплеты — и некоторые совершенно новые вещи. Многие из них были написаны им самим. Кленнен прекрасно писал песни. Некоторым Брид и Дагнер подпевали, некоторым — аккомпанировали на пангорне, барабане и третьей квиддере, а Линайна все время играла на ручном органе. Она играла хорошо — ведь ее учителем был Кленнен, — но немного механически, словно ее мысли были где-то далеко. А Морил старался изо всех сил, его левая рука скользила по длинному инкрустированному грифу, а правая ударяла по струнам так, что даже кончики пальцев покраснели.

Время от времени Кленнен замолкал и бросал на свою шляпу укоризненно-веселый взгляд. При этом из толпы обычно появлялась чья-нибудь рука, добавляя маленькую стыдливую монетку к уже собранным. Тогда Кленнен посылал всем широкую улыбку и продолжал дальше. Когда шляпа наполовину заполнилась, он сказал:

— А теперь мне кажется, что пришло время песням из нашего прошлого. Как вы, наверное, знаете, в истории Дейлмарка было множество прекрасных менестрелей, но я считаю, что никому из них не дано превзойти Адона и Осфамерона. Им не было равных. Но Осфамерон мой предок. Я имею честь происходить от него по прямой линии, от отца к сыну. И говорили, что Осфамерон мог призвать камни с гор, пробудить мертвых ото сна и добыть золото из кошелей мужчин. — В этом месте Кленнен выгнул белесые брови в направлении шляпы, добившись виноватого грошика и взрыва смеха у всех слушателей. — Итак, дамы и господа, — заключил Кленнен, — теперь я спою четыре песни Осфамерона.

Морил вздохнул и бережно прислонил свою квиддеру к борту повозки. Для старых песен нужна была только большая квиддера, так что он мог передохнуть. И несмотря на это, ему не нравилось, что отец поет их. Морилу куда больше была по душе новая, полнокровная музыка. Старая требовала аппликатуры, при которой даже большая квиддера с ее мягкими тонами звучала пронзительно и надтреснуто, и Кленнен почему-то считал необходимым изменить свой низкий певческий голос так, чтобы он тоже стал пронзительным, высоким и странным. А что до слов… Морил прислушался к первой песне, Недоумевая, что хотел сказать Осфамерон:

Огромный дом Адона распахнулся. И по нему

Стремглав порхнули ласточки.

Душа летит по жизни. Осфамерона сердце знало,

Что человеческая жизнь не то, что птичья.

Но слушателям это нравилось. Морил слышал, как кто-то сказал:

— Как же я люблю, когда старые песни поют правильно!

А когда песни отзвучали, толпа захлопала и бросила новые монетки.

Потом Дагнер, еще более напряженный и осунувшийся, взял свою квиддеру. Кленнен сказал:

— А теперь я представляю вам моего старшего сына, Дастгандлена Хандагнера…

Это было полное имя Дагнера: Кленнен очень любил длинные имена.

— Он споет вам несколько своих собственных песен.

Кленнен махнул рукой, приглашая Дагнера выйти на середину повозки. Дагнер, явно нервничая, поклонился толпе и запел. Морил никогда не мог понять, почему эта часть представления так терзает Дагнера. Он знал, что брат скорее умер бы, чем отказался от своего участия в представлении, — и в то же время он никогда не чувствовал себя счастливым, пока его сольное выступление не оставалось позади. Может быть, все дело было в том, что Дагнер исполнял песни собственного сочинения.

Это были странные, сумрачные песенки с необычными ритмами. А Дагнер делал их еще более необычными, потому что пел то громко, то тихо без всякой причины или, может, от волнения. И было в этих песнях что-то неотвязное. Мелодии застревали в голове, и люди часто ловили себя на том, что напевают их, хотя, казалось, уже давно забыли. Морил слушал, смотрел — и завидовал сочинительскому дару Дагнера. Он отдал бы свою… нет, ну, палец на ноге… чтобы что-то придумывать.