Книга Этой ночью я ее видел - Драго Янчар

Семь лет назад, когда Вероника уехала из Марибора, я тоже сначала подумал, что для меня наступил конец света. Однако теперь я понимаю, что это всего лишь маленькое личное несчастье, жизнь продолжалась, и армия, которой я принадлежал душой и телом, продолжала там оставаться, ее распорядок и дисциплина, ее славная артиллерия и конница, пехота, все рода, составлявшие славу в Колубарской[1]и Церской битвах, все мы были преемниками и продолжателями победы сербов, одной из величайшей в европейской истории, нам, офицерам, был почет и уважение, сохранялась целостность мира, и жизнь, несмотря на уход Вероники, имела свой смысл. Казарма, учения, несение службы уже само по себе отвлекает от личных переживаний, придает человеку ощущение достойного занятия, а защита родины — чувство выполнения высокого предназначения, личные утраты должны были перед этим отступить. Я считался хорошим офицером, это я могу сказать о себе, экзамены по общим и спецдисциплинам в академии сдавал на «отлично», во всех учениях, которых в те годы становилось все больше, моя часть была на хорошем счету.

Весной тридцать седьмого мой кавалерийский эскадрон перевели из Ниша в Любляну. Насколько я мог судить, речь шла об укреплении Дравской дивизии, которая, ввиду событий в Германии, становилась основной оборонительной силой северных и западных рубежей Королевства. Как и всюду, я и там хорошо устроился. Жизнь военного — это не города, в которых он вынужден временно жить, а казарма, полигон, армия, моей жизнью была армия и конница. Я, надо сказать, лучше всех ездил верхом в части, которой командовал. Ведь совсем не все равно, отдает ли командир приказы из штаба или самолично участвует в учениях, передвигаясь по бездорожью, ведь командир, скачущий во главе своего войска, это совершенно другое дело. От своих солдат я требовал того же, что, в конечном счете, требовал и от себя, постоянных упражнений по выездке, ловкости, мастерства, ухода за лошадью, чистоты, свежей воды, щетка в руках была для меня так же важна, как наточенная сабля, с которой идешь в бой, или как винтовка на плече, которую надо уметь снимать на полном скаку. Кавалерия самый благородный род войск. Кавалерия плевать хотела на пехоту, говаривал майор Илич, находясь в добром расположении духа. Когда у него было хорошее настроение, и он заявлял, что кавалерия плюет на пехоту, всякий раз находился кто-нибудь, кто добавлял: а может и помочиться… У нас было хорошее настроение, и мы гордились, как польские уланы, храбрейшая легкая кавалерия, какая только есть на свете. Кроме того, я любил лошадей, впервые сел верхом, когда мне было семь лет, мой отец разводил лошадей, я смотрел за ними, общался с ними с самого детства, и в кавалерии оказался неслучайно, а если еще подумать, то, скорее всего, и в Любляне я оказался неслучайно.

Там я встретил Веронику.

К ней меня привел ее муж. А к мужу — командир, майор Илич. Я в точности помню тот летний полдень: было жарко, в рубашке с засученными рукавами я стоял на плацу и следил за отработкой поворота на месте. Затем я оставил новобранцев, чтобы они проваживали лошадей по кругу, а потом отвели их со спущенными поводьями в конюшню. Теперь, сказал я, вспотевшие места на спине лошади промойте чистой водой. После скребком, ясно? Я никогда не забывал напоминать об этом, потому что знал, что все они лодыри, все новобранцы — лентяи, лошадь бы бросили в конюшне, а сами на ближайшую полянку, в тенек под забором конюшни, да хоть и на навозную кучу, куда угодно. Я хотел было им еще объяснить, почему уход за лошадью так важен, но пришел посыльный, отдал честь и сказал, что майор Илич вызывает меня в штаб.

С напускной строгостью в голосе он спросил меня, готов ли я к выполнению особого задания. Я был всегда готов к выполнению любого задания. Жена его друга, человека влиятельного и уважаемого, молодая дама, получила в подарок английского скакуна для верховой езды и теперь хотела бы научиться ездить верхом. Я видел, что адъютант и писарь, внимательно наблюдавшие за мной, готовы были прыснуть со смеху. Вместо того, чтобы дурака валять с безмозглыми новобранцами, побудешь какое-то время инструктором верховой езды. Я не имел ничего против занятий с безмозглыми новобранцами, которые под занавес моими усилиями превращались в отличных кавалеристов, претила мне сама мысль, что я должен учить верховой езде избалованную богатую молодую дамочку, в конце концов, в академии я с отличием сдал все экзамены по общим дисциплинам и спецпредметам для того, чтобы служить королю и отечеству. И таким образом тоже служат королю и отечеству, заметил Илич, будто прочитал мои мысли, впрочем, речь ведь идет только о двух месяцах, на осенних учениях ты снова поведешь эскадрон. Я сказал, что они могут располагать мной, а как иначе может ответить военный. Потом Илич некоторое время смотрел мне в глаза. Стеван, сынок, начал он по-отечески, будто посылал меня в бой, я буду с тобой откровенен.

Офицерская честь, начал он. Тебе известно, что такое офицерская честь.

Я понял, что он имел в виду. С дамами требуется должное обхождение. Понятно, ответил я. Ну, тогда все в порядке, захохотал майор Илич. Адъютант, заметив, что официальная часть разговора окончена и майор пребывает в добрейшем настроении, добавил: Смотри, чтобы тебя не укусил ее аллигатор. И все трое рассмеялись. Какой еще аллигатор? Увидишь, сказал Илич. Вольно, можешь идти.

Прежде чем приступить к выполнению особого поручения, то есть начать таким оригинальным манером служить королю и отечеству, мне предстояло увидеться с супругом будущей ученицы. Мы встретились в кафе «Унион», он мог бы и домой меня пригласить, как он заметил, но для начала ему хотелось самому со мной познакомиться. Он был сухощавым, высоким, волосы светлые, гладко зачесанные, одет с иголочки, точно сошел со страниц модного журнала для щеголеватых английских денди. На мне был мундир, и хотя тогда офицерская форма всюду принималась восторженно, в сравнении с ним, я чувствовал себя несколько неловко. Элегантный господин в белом костюме и белых туфлях, очевидно, был человеком, привыкшим сразу производить особое впечатление на людей, с которыми ему доводилось иметь дело. Он приехал на большом автомобиле, мы выпили коньяку, он сказал, что вознаграждение за уроки будет подобающим, от чего я наотрез отказался. Я получил приказ, это служебное задание. Он усмехнулся: ох, уж этот майор Илич, для него любое дело служебное. Он был не слишком разговорчив, продолжая монотонно излагать то, о чем собирался сказать: сначала вы будете заниматься выездкой в загоне в Штепанской Васи, а потом было бы здорово, если она как можно скорее начнет выезжать за околицу, по лугам и лесам, Веронике этого очень хочется, сказал он, да я и сам к вам присоединюсь, когда дело пойдет, и Вероника научится ездить верхом. Это все, он попросил меня следить также за ее безопасностью, иногда она бывает немного своенравной, скорей всего ей захочется сразу же всему научиться, заметил он. Мне хотелось с вами сначала познакомиться, мой друг Илич сказал, что вы его лучший офицер, вижу, что он не ошибся. И как это он видит, подумалось мне, когда он один проговорил все время, да и об армии, по его собственному признанию, не имел ни малейшего представления. Конечно, люди типа него скорее знают биржу, элегантную одежду и большие автомобили, ну и самолеты, он обмолвился, что его большая страсть — спортивные самолеты, может, как-нибудь он слетает со мной за близлежащие горы, я увижу, какая прекрасная страна Словения, ну и Сербия тоже, вы ведь из Валева, не так ли? Да, я из Валева, мой отец разводил лошадей, сказал я, задумавшись о том, что он знавал таких вот богатых людей и понимал, что его сын никогда не будет богат, зато будет офицером, что в Сербии ценилось едва ли не так же, если не еще больше. Мне еще никогда не доводилось бывать в Валево, сказал он, у вас там сливы растут? И сливовица, не так ли? Нет, возразил я, там выращивают самых лучших солдат, сказал я со смехом, обрадовавшись, что мы так скоро все уладили.