Книга Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Рафаэль Сабатини

Богатый промышленный и портовый город Нант первым выразил настроения, которые быстро охватывали всю страну. В начале марта 1788 года он издал манифест и вынудил муниципалитет представить его королю. В нем заявлялось, что Штаты Бретани, долженствующие собраться в Рене, больше не будут, как прежде, орудием дворян и духовенства, лишавших третье сословие[10]права голоса, за исключением права, а точнее обязанности, утверждать уже установленные ассигнования. Дабы положить конец несправедливому положению вещей, при котором вся власть отдана тем, кто не платит налогов, манифест требовал, чтобы третье сословие было представлено одним депутатом от каждых десяти тысяч жителей; чтобы этот депутат обязательно принадлежал к тому классу, который он представляет, то есть не был бы дворянином, не был бы уполномоченным дворянина, его сенешалем,[11]поверенным или управляющим; чтобы третье сословие имело равное представительство с двумя другими и чтобы по всем вопросам голосовали поголовно, а не по сословиям.

Этот манифест, где содержались и другие, менее серьезные требования, поверг Версаль,[12]и прежде всего Œil de Bœuf,[13]в замешательство. Он дал его элегантным острословам заглянуть в будущее, куда господин Неккер отважился приоткрыть дверь. И если бы им удалось одержать победу, то нетрудно догадаться, какой ответ последовал бы на дерзкое выступление Нанта. Но господин Неккер был кормчим, который во что бы то ни стало решил привести в гавань давший течь государственный корабль. По его совету король направил дело на согласование в Штаты Бретани с многозначительным обещанием вмешаться, если привилегированные сословия – дворяне и духовенство – воспротивятся требованию народа. И привилегированные сословия, безрассудно устремясь к собственной погибели, разумеется, воспротивились, в результате чего его величество отложил созыв Штатов.

Но – что бы вы думали? – привилегированные сословия не согласились на отсрочку, отказались склониться пред властью суверена и, полностью игнорируя его волю, продолжали готовиться к открытию Штатов с твердым намерением провести выборы по-своему и, несмотря ни на что, гарантировать неприкосновенность своих привилегий и возможность продолжать грабить народ.

Одним ноябрьским утром, прибыв с этой новостью в Гаврийяк, господин Филипп де Вильморен, студент ренской семинарии и популярный член литературного салона, в сонной бретонской деревушке узнал о событии, которое распалило его и без того сильное негодование. Егерь маркиза де Латур д’Азира только что застрелил в Мепонском лесу за рекой местного крестьянина по имени Маби. Бедняга попался на месте преступления – вынимал из силка фазана, и егерь поступил в строгом соответствии с приказанием своего господина.

Разъяренный актом безжалостной тирании, господин де Вильморен вызвался довести дело до сведения господина де Керкадью. Маби был его вассалом, и Вильморен надеялся склонить сеньора Гаврийяка по меньшей мере потребовать денежной компенсации вдове и трем сиротам за смерть кормильца.

Но поскольку Андре-Луи был ближайшим другом, почти названым братом Филиппа, то именно к нему прежде всего и отправился молодой семинарист. Он застал Андре-Луи в длинной, низкой, отделанной белыми панелями столовой Рабуйе – дома, где он жил с младенчества, – и, крепко обняв друга, оглушил его обвинением в адрес маркиза де Латур д’Азира.

– Я уже слышал об этом, – сказал Андре-Луи.

– Ты говоришь таким тоном, словно не находишь в этом ничего удивительного, – упрекнул его друг.

– Я не способен удивляться зверским поступкам, совершенным зверем. А то, что де Латур д’Азир – зверь, известно всем. Со стороны Маби было весьма глупо воровать у него фазанов. Уж лучше бы воровал у кого-нибудь другого.

– И это все, что ты можешь сказать?

– А что еще? Надеюсь, у меня достаточно практический склад ума.

– Что еще? Вот это я намерен высказать твоему крестному, господину де Керкадью. Я обращусь к нему за правосудием.

– Против маркиза де Латур д’Азира? – поднял брови Андре-Луи.

– А почему бы и нет?

– Мой дорогой наивный Филипп, волки не пожирают волков.

– Ты несправедлив к своему крестному. Он человек гуманный.

– Изволь. Я не спорю. Но дело здесь не в гуманности, а в законах об охоте.

Господин де Вильморен в раздражении воздел длинные руки к небу. Он был высокий, стройный молодой человек, годом-двумя младше Андре-Луи. Как и подобает семинаристу, на нем было скромное черное платье с белыми манжетами и воротником и черные туфли с серебряными пряжками. Его каштановые, незнакомые с пудрой волосы были аккуратно перевязаны лентой.

– Ты говоришь как законник.

– Естественно. И значит, не стоит попусту тратить на меня гнев. Лучше скажи, чего ты от меня хочешь.

– Я хочу, чтобы ты пошел со мной к господину де Керкадью и употребил все свое влияние, чтобы добиться правосудия. Или я прошу слишком многого?

– Мой милый Филипп, цель моего существования – служить тебе. Предупреждаю, твой рыцарский порыв ни к чему не приведет. Однако позволь мне позавтракать, и я в твоем распоряжении.

Господин де Вильморен опустился в просторное высокое кресло у опрятного очага, в котором пылали сосновые поленья, и, ожидая, когда его друг кончит завтракать, рассказал ему о последних событиях в Рене. Молодой, пылкий, охваченный энтузиазмом и вдохновленный утопическими идеалами, он страстно обличал возмутительную позицию, занятую привилегированными классами.

Будучи доверенным лицом дворянина и принимая участие в обсуждении вопросов, волнующих дворянство, Андре-Луи прекрасно знал настроения и чувства этого сословия и потому в рассказе Филиппа не услышал ничего нового. Явное нежелание друга разделить его негодование возмутило господина де Вильморена.

– Разве ты не понимаешь, что это значит? – вскричал он. – Оказывая неповиновение королю, дворянство подрывает основание трона. Неужели они не сознают, что от трона зависит само их существование и если он падет, то погребет под собой тех, кто к нему ближе всего? Неужели они не видят этого?