Книга Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф

К счастью, несколько московских французов нашли силы и время записать свои воспоминания, изложить, по примеру наполеоновских солдат, на бумаге свои приключения в 1812 году. Эти свидетельства – другой взгляд, взгляд гражданских людей на события того времени, отличающийся от ставшего столь привычным для нас традиционного взгляда на историю. Эти французы описывали события такими, какими их видели, какими переживали их вдали от родины. С ними мы оказываемся в самом центре повседневной реальности. Они вспоминали происходящее не как политики или военные стратеги, а как обыкновенные граждане, обосновавшиеся в Москве много лет назад и жившие той же жизнью, что и коренные москвичи. И их свидетельства гораздо лучше позволяют понять, что же было поставлено на карту в начале XIX века. Они подчеркивают стратегическую важность французского присутствия в Москве в 1812 году, присутствия, которое стало ключевым фактором как наполеоновской, так и царской политики в этот период войны.

Действительно, не случайно то, что многие члены французской колонии в Москве были взяты российскими властями в заложники, когда наполеоновская армия стояла у ворот города, а затем были высланы вплоть до Сибири. И столь же не случайно, что других французов наполеоновские власти склонили к сотрудничеству, чтобы они помогали французской администрации, организованной в городе после пожара и бегства московских властей. Хотя и помимо своей воли, члены французской колонии сыграли важную политическую роль в 1812 году, не понимая до конца ни значения, ни последствий своих действий. Их рассказы и их допросы – читай: обвинения – являются важнейшими элементами, необходимыми для понимания этой страницы истории франко-русских отношений.

Но эта роль, сыгранная французской колонией в Москве в 1812 году, сегодня очень мало известна широкой публике. Несколько рассказов, которыми мы располагаем, опубликованные незначительными тиражами и совершенно не изученные историками, мирно покоятся в библиотеках Франции и России. Кто их читал? Кто их распространял? Кто задумывался над страданиями и страхами, которые пережили московские французы в дни военных испытаний? Один из них, театральный деятель Арман Домерг, осужденный без вины на 26-месячное изгнание и заключение, через несколько лет после своего возвращения во Францию писал с обреченностью: «История нашего изгнания – лишь ничтожно малая часть общей истории, это рамка, служащая для обрамления картины»6. Конечно, человек осознавал, что его история, его личная драма – не более чем эпизод великой исторической драмы. Но, едва вернувшись на родину, он пожелал оставить свое свидетельство, рассказать о пережитом, хорошо понимая, что его перо однажды высохнет так же, как и слезы его потомков. Кто сегодня помнит историю Армана Домерга?

Рассказ этого человека объединен нами с рассказами еще нескольких французов, оказавшихся вдали от родины и ставших жертвами обстоятельств. Оценить драму, пережитую французской колонией в Москве, нам помогают четыре свидетельства: священника, двух театральных актеров и одного аристократа, занимавшегося торговыми делами7.

Первый свидетель – кюре московского прихода Святого Людовика (Сен-Луи де-франсэ) аббат Адриен Сюррюг (1744–1812). Его рассказ заслуживает доверия. «Это лицо духовного звания, бывшее очевидцем почти всех событий, о которых рассказывает, поскольку он оставался в Москве, имеет большой авторитет», – сказал один современник. Он позволял делать копии своего рассказа многим людям; в нашем распоряжении была одна из них, когда его опубликовали в издании, озаглавленном «Трофеи французских армий».

С тех пор как граф Ростопчин издал свою брошюру, в качестве ответа на нее часто печатали заметки аббата Сюррюга в форме его писем к преподобному отцу Буве. Эти письма действительно могли быть написаны; «насколько мне известно, аббат Сюррюг включал в письма, адресованные многим его друзьям, фрагменты своих заметок»8. Существует предположение, что французский священник, умерший в декабре 1812 года, то есть вскоре после московского пожара, будто бы перед смертью отдал губернатору Москвы копию своего текста, которая спустя несколько лет была использована для подтверждения слов Ростопчина, стремившегося снять выдвигавшиеся против него обвинения в поджоге. Публикация писем аббата Сюррюга в 1823 году, тогда же, когда был издан и рассказ Ростопчина, явно не случайна. Как бы то ни было, свидетельство французского аббата является важным документом, а сам он – человеком, заслуживающим доверия. Автор издания 1823 года писал в качестве предупреждения: «Рассказ аббата Сюррюга отличается своей простотой, прекрасным слогом и уважением к исторической правде; он достоин всяческих похвал. Это документ для будущего».

Второй свидетель – мадам Луиза Фюзий (1771–1848), известная актриса, служившая в 1812 году в труппе Императорского театра в Москве. Эта достойная женщина вместе со своей семьей жила в этом большом городе на протяжении нескольких лет, в промежутках между гастролями, которые заставляли ее странствовать чуть ли не по всей Европе. В 1817 году госпожа Фюзий опубликовала рассказ о пожаре и отступлении французов из России. Это один из самых волнующих рассказов, посвященных данной теме, появившийся в Лондоне под намеренно патетическим названием «Московский пожар, или Маленькая сирота из Вильны». Затем она дополнила его своими «Воспоминаниями актрисы», изданными в 1841 году и повествующими о ее карьере и личной жизни. И тот, и другой документы показывают нам чувствительную и страстную женщину, любящую писать: «С тех пор как я стала замечать происходящее вокруг меня, когда я оказывалась в обстоятельствах, выходящих за рамки обыденности, я приобрела привычку заносить в своего рода дневник вещи, поразившие меня сильнее всего. Привычку эту я сохранила в моих путешествиях по чужим странам, а особенно, в России, где я описывала события при свете московского пожара, не зная, дойдут ли когда-нибудь эти подробности до моей семьи…» И через несколько строчек она добавляет: «Во мне рано проявилась наблюдательность». Мы можем быть только благодарны ей за это.

Третий важный свидетель со стороны находившихся в 1812 году в Москве французов – некто Франсуа-Жозеф д’Изарн (1763–1840), дворянин, эмигрировавший во время Французской революции. Обосновавшись в Москве, он вложил свое состояние и свою энергию в торговлю сельскохозяйственными продуктами. Будучи жертвой пожара и ярым противником Наполеона (во всяком случае, в течение некоторого времени), он тоже решил оставить свой рассказ о пережитых событиях. Но его свидетельство было опубликовано много позднее, в 1871 году, благодаря усилиям другого московского француза – A. Гадарюэля. «Господин д’Изарн был мирным и тихим человеком, – уточнял этот последний в предисловии, – излив гнев против Наполеона в своем сочинении, он, очевидно, показал его некоторым лицам, но потом спрятал; кроме того, публиковать в России рассказ о недавно произошедших там событиях, о которых знало столько людей, было бесполезно и во всяком случае неосторожно, даже если бы он и мог это сделать…»9 Действительно, Ф.-Ж. д’Изарн, решивший остаться в Москве после 1812 года, в то время как большинство его соотечественников вернулось во Францию, предпочел молчать. Он не хотел лишать себя возможности восстановить свое былое положение в деловом мире и, очевидно, полагался на время, которое должно было смягчить его ненависть к Наполеону. Он умер в 1840 году, а написанный им текст остался неопубликованным и никому не известным.