Книга Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы - А. Можаров

— Взял вот сегодня немного. На пожарить.

Но как же молодеет и свежеет старый дом, когда собираются в него охотники. На открытие утиной охоты, когда на веранде варят сливы и крыжовник, или позже, когда бьют дичь на пролете и сени полны ведер с антоновскими яблоками, и запах от них проникает в каждую щель, в каждый закоулок в комнатах. Изнеженные городские легавые тогда дрожат от возбуждения, они наводняют дом, скрипят половицами и ступенями лестниц, они тут же налавливают блох и самозабвенно вычесывают их из-за одного уха, чтобы подняться и сразу же бухнуться на пол, задирая уже другую лапу к другому уху. Они скулят и гоняют друг друга, предчувствуя тот миг, когда хозяин, занятый все время какой-то ерундой, вдруг одумается, встанет со стула или с дивана и с лукавой усмешкой произнесет самые сладкие на свете слова:

— На охоту!

Не поверят лохматые сеттеры и толстые спаниели своим длинным ушам, поднимут их повыше, как им, должно быть, кажется, и свернут мигом посерьезневшие физиономии набок:

— Повтори, повтори еще! — попросят их умные, наивные глаза.

И хозяин поймет, что им не верится и повторит. Вот тут и начнется потеха. Дом и без того уже не в себе, становится и вовсе сумасшедшим.

Мой ягдтерьер Бес забывает про взятую им на себя обязанность ставить этих заласканных в креслах и диванах кобелей на место, про сосредоточенно-романтические ухаживания за обворожительными великорослыми суками и мчится первым к двери на улицу. Вперед него не выйдет никто, даже кудряшка Фэнси. Он готов нырнуть головой хоть в лошадиный хомут, лишь бы скорее натянуть сворку и вырваться на волю. А там — берегись цепные шарики и дружки, расползайся по блохастым будкам, уноси в их душную темень недоглоданную кость.

Чуть не черпая дюралевыми бортами с облупившейся краской, перегруженный катер трудно переплывает неширокую Кудьму. Во все стороны с него торчат головы в кепках, ружейные стволы и ноги в болотных сапогах. По груде тел, удерживающей равновесие своей неподвижностью, туда-сюда снуют, поскуливая, нетерпеливые собаки и нарушают баланс, вызывая отчаянную ругань охотников. Выжлецы брата брезгуют таким обществом и плывут за кормой своим ходом. Они вроде бы и не нужны на утином пролете, да как их оставить на открытие-то! Когда до берега, выстланного ковром изумрудной полевицы, остается с десяток метров, Бес, как бы его ни держать, решительно прыгает с помятого носа «ковчега» в манящую гладь прохладных вод. Следом отправляются и другие собаки, а те, что не любят плавать, мечутся от борта к борту, требуя, чтобы плывущие вернулись назад. Кое-как катер преодолевает последние пяди. Мощный рывок многих рук выбрасывает его ребристое тело на прибрежную траву, и пока собаки с милой непосредственностью обдают своих хозяев фонтанами искристых брызг, я прячу разноцветные весла в вечереющих ивах.

У каждого озерца и залива в лугах свое название. Мы идем шумным табором между духмяных скирд сена на Косное, там встаем по камышам и до беспроглядной темени высматриваем силуэты проносящихся над нами крякв и чирков, слушаем неожиданные, приближающиеся канонады ружейных залпов, глохнем от своего выстрела и слепнем от все более яркого с каждым шагом наступающей ночи огня из обоих стволов. Дрожа от холода всем своим мокрым телом, Бес усаживается мне на носки сапог и терпеливо ждет, когда птица плюхнется после удачного выстрела в черный лак реки. Тут уж не нужно команд.

Всякий раз, выливая из сапог воду и слыша, как справа и слева от меня делают то же самое все остальные, я думаю, для чего все-таки мы таскаем эти резиновые колодки на ногах, зачем, зная заранее о стертых в кровь щиколотках, мы не зашвырнем эти вериги на чердак и не обуемся в промокаемую, но удобную и легкую обувь. Кто скажет, зачем?

Может, затем, чтобы задобрить жестоких богов, которым может показаться, что на нашу долю выпадает слишком много счастья.

Спотыкаясь на кочках, которых на свету здесь и не было, блуждая среди бесконечных в темноте озер и болотин, теряя и собирая в стаю собак, мы бредем, а потом плывем не спеша к дрожащим в ивовых ветвях огням Кадниц. Как яркие звезды, эти огни манят нас своим желтым светом, и путь к ним кажется нескончаемым, как до звезд.

Чуткие звери первыми услышат приближающийся береги спрыгнут с катера задолго до того, как он ткнется носом в неожиданную твердь. Спрыгнут, и самые нетерпеливые из них унесутся в гору, чтобы сообщить заждавшемуся дому о нашем прибытии. И вот уж сброшены в сенях сапоги и ватники, вот уж собаки разлеглись в немыслимых позах, кто где нашел себе место, вот уж пыхнул раз-другой первым паром старый пузатый самовар, а нимвроды завели свои полные чудес речи о былом. И какими бы путанными и странными ни казались эти повести, каждую слушают со вниманием и ждут друг от друга новых.

— С Игорем я больше не охочусь, — начнет Сергей раздраженно, когда лирические нотки отдельных рассказов сливаются уже в бурную сентиментальную симфонию. — Это не охотник. Звери, и те милосерднее.

— А что случилось? — общее внимание достигает апогея.

Не всякий мавр, смыкающий пальцы на горле невинной супруги, так владеет залом. Лишь добрейший тюфяк Игорь не готовит аргументов в свою защиту, не проявляет к происходящему интереса.

— Да давеча, — раскрывает Сергей душу настойчивой аудитории. — Пошли пороть камыши. Я со своим Тором по левой стороне Грязного, а Игорь — по правой. Ага. Дошли до перешейка. Вдруг Тор поверху учуял, да как рванул через перешеек к Игорю. Ага. Слышу: «Ах-ах-ах!» Повел. Ага. Я затаился. Жду. А Тор там все кругами: «Ах-ах-ах, ах-ах-ах!» Вдруг слышу стрел! Еще! Ага!

Горящие глаза и безвольно раскрывающиеся рты устремлены на полного возбуждения и печали Сергея, как на гастролирующего гипнотизера.

— На меня гонит! Ага! С предохранителя! Вскинул. И на тебе! Выходит с той стороны прямо на меня! Красавец! Никогда таких здесь не видал. Шкура вся пятнистая, рожки маленькие. Ага. А шея, как у балерины! Прямо мне в глаза смотрит, и слеза в глазах. Ну, просто просит зверь: «Не стреляй!» Да и как стрелять: ни лицензии, ни пули. Опустил я стволы, отвернулся даже. А он ушел, красиво так ушел.

Напряжение несколько спадает, и охотники вновь овладевают своими лицами, обмякают на сиденьях, переглядываясь.

Вдруг лицо Сергея сереет, и он медленно поднимает взгляд на Игоря. Нехороший взгляд.

— И тут этот выкатывает. Что же ты не стрелял? — кричит. Я, кричит, — отдуплетил, да промазал! А у тебя он вот где прошел, а ты не стрелял! С мясом были бы все!

Охотники осуждающе смотрят на Игоря, делающего вид, что он ничего не слышит, что разговор вообще не о нем.

— Ничего я ему не ответил на это. Посмотрел только ему в глаза со значением и сплюнул на землю, — решительно заканчивает Сергей.

Тишина. Все молчат. Определяют свое отношение к Игорю. Как же быть теперь с этим, добрым в общем-то увальнем? Не просто занять такую же непримиримую позицию, как Сергей.

— А что за зверь-то был? — спрашивает вдруг наивный дед Саня.

Сергей уже молча помешивает ложечкой мед в только что налитой чашке горячего чаю. Охотники смотрят на него. Может, и правда зверь-то какой-нибудь пустяковый был, может не обязательно с Игорем так-то уж строго.