Книга Рождественские туфли - Донна Ванлир

Оскар Уайльд[1]

Зимой 1985 года первый большой снегопад пришелся на День благодарения, после чего снегопады повторялись каждые две-три недели, и каждый оставлял после себя несколько дюймов, а то и целый фут снега. Город стал похож на рождественскую открытку задолго до наступления праздника.

Школьные занятия в ту зиму отменялись чаще, чем в предыдущие пять лет, вместе взятые. Почти каждую неделю Дорис Паттерсон приходилось заново переписывать учебный план для своего второго класса.

За двадцать девять лет работы учительницей Дорис привыкла к неожиданностям. Там, где другие видели хаос, она видела новые возможности. Когда по трансляции объявили о том, что уроки сегодня заканчиваются раньше обычного, ей захотелось дать своим ученикам на дом какое-нибудь интересное задание в дополнение к традиционным примерам и упражнениям по письму. Например, написать короткое сочинение на тему «О чем думают под снегом цветы?» или «Когда птицы заказывают билеты, чтобы лететь на юг?» Подобные задания, пусть и простые на первый взгляд, будили у ребят воображение и давали замечательный материал для ее альбома, где Дорис хранила лучшие образцы творчества своих учеников.

Уже несколько лет Дорис раздумывала, не уйти ли на пенсию, но ей все казалось, что еще рано, что она еще не готова. До недавнего времени. В прошлом месяце она уведомила дирекцию школы о том, что этот учебный год будет для нее последним. Муж Дорис уже четыре года был на пенсии. Он купил новенький джип, яркой краской вывел на чехле запаски «Херб и Дорис» и теперь горел нетерпением отправиться с женой в путешествия по неизведанным дорогам. Может, виной тому была нынешняя снежная зима, но внезапно и Дорис почувствовала тягу к более теплым южным краям.

Одним из основных принципов Дорис в преподавании было не заводить любимчиков. И тем не менее в каждом классе находился один ученик, который западал ей в душу глубже остальных. В 1985 году таким ребенком стал Натан Эндрюс. У него были светлые волосы, огромные голубые глаза и застенчивая улыбка. Дорис обратила внимание, что в последние несколько месяцев он притих, из его взгляда исчез былой задор. Другие второклассники то и дело перебивали ее жалобами вроде «Миссис Паттерсон, а Чарити чихнула мне на голову!» или «Эй, миссис Паттерсон, а Джакоб плюется в меня бумагой!». Натан же тихонько подходил к учительскому столу и шептал: «Миссис Паттерсон», а потом терпеливо ждал, когда Дорис обернется к нему. По сравнению с шумными, громогласными одноклассниками серьезный и сдержанный Натан казался не по годам взрослым. И почему-то это вызывало жалость.

Некоторые из коллег Дорис считали, что дети из бедных семей непослушны и болтливы. Дорис придерживалась иного мнения. Она знала, что родители Натана были не богаты. Мистер Эндрюс работал в местной автомастерской и, как поговаривали, едва сводил концы с концами. И тем не менее Натан был одним из самых вежливых учеников, которых Дорис встречала почти за три десятка лет работы в школе. Это говорит о том, рассуждала она, что для хорошего воспитания требуется не материальное благополучие, а любовь и внимание к детям.

В начале учебного года мама Натана часто вызывалась помочь Дорис в классе. Она вырезала из бумаги наглядные пособия для уроков математики, писала на табличках слова для занятий правописанием, рисовала стенгазеты и украшала класс к праздникам. При виде матери Натан каждый раз гордо и радостно улыбался. Но вот уже много недель Мэгги Эндрюс не появлялась в школе.

Потом к Дорис пришел Джек, отец Натана, и сообщил, что его жена серьезно больна. У Мэгги обнаружили рак, и прогноз был неутешительным. Неудивительно, что Натан стал часто отвлекаться на уроках. Он был слишком мал, чтобы полностью осознать происходящее, и, вероятно, еще не понимал, что его мать умирает, но порою Дорис видела в его глазах тоску — знакомую и ей самой.

Дорис было двадцать лет, когда ее мать умерла от рака. Это событие оставило неизгладимый след в жизни Дорис. И теперь она с болью в сердце наблюдала за тем, как мальчик стирает что-то в тетрадке ластиком, маленькой ладошкой размазывает по щеке слезу и продолжает работу. Раньше у Дорис никогда не было учеников, лишившихся одного из родителей, и она не знала, как вести себя, что говорить. Детей, потерявших домашнего питомца или дальнего родственника, она утешала нежным прикосновением или освобождала от занятий, но в данном случае все это казалось неуместным. Она помнила, что после смерти матери банальным словам соболезнования предпочитала, чтобы окружающие вообще ничего не говорили ей. Иногда молчание — лучшее, что можно предложить, думала Дорис, глядя, как Натан пытается заточить карандаш. Было что-то невыразимо трогательное в том, как он борется с непослушной точилкой. Она шепотом помолилась, прося Бога согреть мальчика в своих объятиях.

* * *

Я отшвырнул телефонную трубку. В двадцатый раз я набирал номер и в двадцатый раз в ответ раздавались лишь короткие гудки. В сутках и так было мало времени, а терпения у меня оставалось и того меньше.

— Скажет мне кто-нибудь, как пользоваться этой проклятой станцией? И чем был плох старый телефон? — заорал я через открытую дверь своей секретарше.

Гвен Стурдивант, проработавшая со мной уже десять лет, поспешила на помощь.

— Сначала выберите свободную линию. Кнопки занятых линий горят красным, — начала она объяснения.

— Я знаю, знаю, Гвен, — раздраженно перебил ее я. — Мне тридцать восемь лет, и я понимаю, как работает телефон. Я хочу знать, почему каждый раз, когда я звоню, я слышу короткие гудки!

— После того как вы наберете номер, дождитесь сигнала и дополнительно наберите код клиента, которому вы звоните и который будет оплачивать счет за разговор. — Гвен спокойно продемонстрировала всю операцию с начала до конца.

Когда я начинал работать в этой фирме, телефонные счета, коммунальные услуги и офисные принадлежности оплачивались компанией как общие расходы. Теперь все — факсы, ксероксы, телефоны — имело особый код. (Я был готов к тому, что скоро закодируют даже мой пейджер.) В результате простейшие действия вроде набора номера превратились в многоэтапные манипуляции — а все ради того, чтобы фирма смогла выставить нашим клиентам счет за каждый потраченный на них пенни.

— Ох, просто соедини меня с Дугом Креншо! — прорычал я.

Я работал в юридической фирме «Мэйтерс, Уильямс и Херст» уже тринадцать лет, с того момента как пришел сюда вскоре после окончания юридического факультета — с горящими глазами, полный наивного оптимизма. Тогда это была маленькая контора, всего шестнадцать адвокатов, но офис располагался в очень удобном для меня месте — в нескольких милях от дома матери. Пятью годами раньше от сердечного приступа скончался отец, и я хотел быть поближе к маме, чтобы приглядывать за ней. И родственники моей жены Кейт жили недалеко, в трех часах езды, так что она тоже очень обрадовалась, когда я устроился именно в эту фирму.

Первый рабочий день в «Мэйтерс, Уильямс и Херст» я провел на совещаниях. Эти совещания проходят до сих пор: совещания с клиентами, совещания с партнерами, совещания с адвокатами противной стороны, совещания с секретарями, совещания с ассистентами, совещания во время обеда, совещания по телефону. Мечты о том, как мое красноречие повергает зал суда в немой восторг, постепенно тускнели, а мой стол заваливали все новые и новые дела о банкротстве. Поначалу я не возражал. Я рассматривал эти дела как возможность помочь владельцам небольших предприятий и фирм погасить долги и искренне радовался, когда внушительная сумма их задолженности превращалась в ноль. Но с годами моя неформальная специализация внутри фирмы — «адвокат, помогающий в делах о банкротстве» — изменилась: я стал «специалистом по банкротству». Затем я окончательно осознал, что моей мечте покорять мир скандальными победами не суждено сбыться (те немногие дела о банкротстве, которые доходят до зала суда, неизменно сводятся к скучной констатации фактов, а отнюдь не являются столкновением интеллектов, как мне представлялось). Справившись с разочарованием, я с еще большим усердием зарылся в папки с делами о все тех же банкротствах — теперь уже с целью произвести впечатление на коллег. Упрочив свое положение в компании, я сконцентрировался на задаче, стоящей перед всеми молодыми юристами: за семь лет стать полноправным партнером фирмы.