Книга Александр и Алестрия - Шань Са

Воины сходились на пир, рабы несли по коридорам бурдюки с вином и жареное мясо на серебряных подносах. Изуродованные шрамами лица мужчин блестели в зыбком свете факелов, они пожирали оливки и виноград. Мой отец председательствовал, разглагольствуя о будущих военных кампаниях и царствах, которые хочет завоевать. Его голубой глаз под светлой кустистой бровью яростно сверкал. Я прятался за колонной и слушал, завороженный ревом отца, хоть и не понимал смысла его слов. В зале становилось шумно. Филипп хватал одной рукой кубок с вином, другой отрывал от туши куски мяса. Он пил, не останавливаясь, и слишком много ел. Ему было неведомо утонченное наслаждение, он предпочитал утолять одно желание за другим.

Прислужницы матери находили меня, силой уносили из зала и закрывали в моей комнате. Я подходил к окну и смотрел на блестевшие внизу огни города. Вся Пелла праздновала вместе с царем. В лунную ночь я видел в садах обнаженных мужчин. Они бегали по траве, гонялись друг за другом, а потом скрывались под деревьями. Однажды рабы забыли запереть дверь, и я выскользнул из комнаты. В конце коридора я заметил полуобнаженного Филиппа. Он боролся с каким-то юношей. Они стонали. Зрелище потрясло меня. Я остолбенел, не и силах отвести взгляд от мужских чресел и живота. Отец протяжно хрипел, я расплакался, убежал к себе и спрятался под кроватью.

Тиран исчезал на долгие месяцы, и мы снова могли жить спокойно. Я не желал становиться мужчиной. Я не хотел походить на Филиппа. Мне нравилось заплетать косы, носить платья, учиться танцевать, играть на лютне, сочинять стихи, бросать шарики и складывать фигуры из травинок. Но царь возвращался — и его гнев обрушивался на нас с повой силой. Он был вечно пьян. Олимпия плакала. Филипп кричал. Я дрожал, зажмурив глаза и загнув уши. Проклятья, изрыгаемые отцом, и вопли защищающейся от побоев матери терзали мне мозг. Олимпия, Филипп был покорен твоей красотой и знатностью. Он приказал убить твоего отца и силой увез тебя из дома! Тиран Филипп не отец мне. У тебя был возлюбленный — юный греческий воин, и вы зачали меня. Не плачь, Олимпия! Я отомщу за нас.

В шесть лет отец разлучил меня с матерью. Колесница увезла меня за город, и я стал воспитанником Царской школы, чтобы научиться биться, как все мужчины Македонии. Когда я робко ступил под крытую галерею, в ушах у меня все еще стояли рыдания Олимпии. Знатные юноши, сыновья военачальников и аристократов, держались поодаль и холодно меня разглядывали. Я подошел к тому, что стоял ближе всех. Он опустил голову.

— Ты девочка или мальчик? — спросил я.

— Мальчик, — ответил он.

— Как твое имя?

— Гефестион.

Мне сразу понравились покрывший его щеки румянец, нежный запах и голос. Я понял, что нашел верного друга и защитника.

В школе я был самым маленьким и самым слабым. Другие мальчики, подражая грубым манерам и гордой повадке своих отцов, насмехались надо мной и даже били, но мне нравилось жить рядом с ними, и я, вспоминая уроки Олимпии, изображал смирение и очаровывал моих мускулистых обидчиков угодливыми улыбками. Мужественная красота их тел интересовала меня больше занятий атлетической гимнастикой. Мир, куда я попал, позволял мне забыть невыносимое уродство хромых, безруких, одноглазых, покрытых шрамами мужчин.

Филипп объявил мне о скором прибытии философа, знаменитого своей нравственной прямотой. Отец вызвал его из Пеллы, чтобы он исправил вред, нанесенный мне воспитанием Олимпии. Аристотель появился весенним утром. Я стоял за деревом, прячась от человека в белой тунике, который собирался перевоспитывать меня на греческий манер. У него были худые руки. Он узнает, что я разговариваю с птицами, ему расскажут о моих девчоночьих пристрастиях. Он накажет меня, станет мучить. Он явился, чтобы сформировать мой разум.

Аристотель сел на скамью и велел привести Александра. Гефестион потянул меня за руку и силой вытолкнул вперед. Я стоял перед философом, заложив руки за спину и опустив голову. Я смотрел, как шеренга муравьев тащит зерно в рощу. Аристотель заговорил со мной, и я впервые услышал чистейший греческий язык.

— Известно ли тебе, что Македония — всего лишь одна из звезд на звездном небосводе?

Я поднял голову.

Речь Аристотеля звучала очень красиво, от него исходило необычайное спокойствие. Я был укрощен. Он позволил мне потрогать его тело, ничуть не похожее на тела воинов, среди которых я рос. Аристотель был философом и мог не истязать себя атлетическими упражнениями. Кожа у него была гладкая, живот — толстый, а грудь — дряблая. Аристотель был живым доказательством многообразия мира. Другие мужчины бывают сильными, как воины. Другие города могут быть красивее Пеллы.

Аристотель учил меня в тени крытой галереи. Он разворачивал карты и веткой оливы очерчивал моря, дороги, границы стран, сообщая мне свою страсть к географии. От Аристотеля хорошо пахло, лицо его сияло. Никто до него не строил фразы так точно и ясно. Аристотель был каменщиком, лепившим мозг своего ученика. Он скреплял основания, заложенные Олимпией, и возводил колонны. Математика, логика и метафизика были остовом мышления. Я понял, что История пишется не только богами Олимпа или рожденными для подвигов героями. Земля населена не только церберами, кентаврами и сиренами. Люди создали царства, возвели города, научились управлять своей жизнью. Грамматика, аналитика и мораль существовали по другую сторону заклинаний и чар. Арифметика и тот поиск равновесия и золотой середины между недостатками и достоинствами любой вещи, что называется политикой, неподвластны искусству волшебства.

Под ногами македонских фаланг дрожала земля. Мой отец вел за собой целый лес колышущихся копий и никогда не отступал. В Пеллу он возвращался только во время больших праздников. Увенчанный лавровым венком, в сандалиях из золотых ремешков, он восседал на троне, как Зевс на Олимпе. Волосы и борода Филиппа выгорели на солнце, кожа задубела на ветру, привычные к копью и мечу руки бугрились мускулами. Он любил прилюдно насмехаться надо мной, говорил, что я тощий и глупый, как девчонка. Хватал меня за руку, клал мою ладонь на свои шрамы и восклицал, что научит мужеству и стойкости.

Оргии больше не утоляли его жажды наслаждений. Филипп держал львов и устраивал гладиаторские бои на арене. Он брал меня с собой, чтобы закалить мой дух. Страшные звери рычали и бросались на невольников в набедренных повязках. Мало кто мог удержать в руках оружие и справиться со львицами, куда более свирепыми, чем самцы. Мой отец смеялся. Он тянул шею и вскакивал, когда дверь раздирал очередному рабу брюхо. Я сидел рядом и не испытывал страха. Олимпия научила меня не бояться. Она говорила: когда начинается буря, нужно хранить спокойствие и держаться за землю. Потому что землю ничто не может пошатнуть или разрушить. Земля — источник силы. Наш предок Ахилл был неуязвим на земле. Когда последний бой заканчивался, отец сплевывал, запускал руку мне в волосы и смачно хохотал. Солнце садилось, и праздник начинался. Царь быстро напивался и обращал свою ярость на меня. Он размахивал кубком и мечом, кричал, что я ублюдок, и вопрошал, обращаясь к друзьям, кто мой отец. Голос его гремел, воины смеялись, каждый объявлял, что я — его дочь.