Книга Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

Институт географии по этой программе отвечал за изучение ледников Земли Франца—Иосифа, Новой Земли и Полярною Урала. Заместитель директора института Григорий Александрович Авсюк, возглавивший гляциологические исследования, в молодости зимовал на Таймыре вместе со своим помощником В. М. Кузнецовым, который прошел через Первую Антарктическую экспедицию. Сам Григорий Александрович также оказался среди первых, ступивших на ледяной континент. Его несомненный научный и организационный талант (причем в очень интеллигентном исполнении) дополнялся еще мудрым юмором. Для начинающих научных сотрудников это значило немало. Нам просто повезло, тем более, что в Институте географии полярников работало немного. Самым опытным среди них был изящный и остроумный доктор наук Борис Львович Дзердзеевский, который еще в 20–е годы прошлого века обеспечивал метеосводками и прогнозами суда Карских экспедиций в ледовых водах на пути к устьям Оби и Енисея. Вершиной его деятельности стало участие в воздушной экспедиции О. Ю. Шмидта на Северный полюс. Еще один в прошлом метеоролог–полярник также трудился в отделе климатологии — Александр Петрович Гальцов. В марте 1933 года он участвовал в первом зимнем плавании ледокола «Красин» к Новой Земле. Было еще несколько начинающих неоперившихся гляциологов, задействованных или в Антарктиде, или связанных с другими экспедициями. С лета 1956 года коридоры Института географии начали заполняться шумной и в меру раскованной молодежью преимущественно мужского пола из выпускников МГУ.

Столетие назад, по Салтыкову–Щедрину, науки делились на угодные начальству и не самые угодные. С тех пор положение не слишком изменилось. Определенно бал в науке в середине 50–х годов XX века правили физики и химики, а географы и геологи (судя по списочному составу Академии наук и государственным ассигнованиям, а также ЛенинскоСталинским премиям) оказались ближе к гуманитариям. Кроме деления наук на гуманитарные и естественные, иные корифеи неофициально выделяли еще и противоестественные, относя к ним марксистко–ленинскую философию и основные положения лысенкизма. Ситуация оказалась настолько непростой, что гляциологию каким–то образом отнесли к геофизике, включив ее в программу Международного Геофизического года на последнем, тринадцатом месте.

Наш руководитель по собственному опыту уделял особое внимание знакомству будущих зимовщиков с районом предстоящих исследований. В сентябре он отправил два рекогносцировочных отряда на Землю Франца—Иосифа и Новую Землю. В составе последнего оказался и я. Помимо начальника будущей Новоземельской гляциологической экспедиции в него вошли еще два недавних студента — географы Олег Яблонский и Альберт Бажев, примерно с таким же полевым опытом, как и мой. Эти парни заслуженно гордились своим участием в Амакинской экспедиции, открывшей знаменитые якутские алмазы. В первых числах сентября 1956 года мы вылетели из Москвы с аэродрома Главсевморпути у деревни Захарково, близ Химок, на Диксон, откуда мы собирались самолетом добираться до Новой Земли. Когда этот вариант не оправдался, уже морем мы перебрались в Архангельск, где вскоре узнали нечто, осложнившее наши первоначальные планы и вызвавшее в наших головах массу сомнений.

Преимущественно деревянный город в ту пору еще сохранял былые черты, вплоть до тесовых мостков на главной городской улице, из конца в конец которой ходил старомодный трамвай. Шикарную Двину тогда еще не перегораживал мост, а железнодорожный вокзал располагался на противоположном берегу в портовом районе Бакарица, куда надо было добираться рейдовым катером На улицах можно было еще услышать характерный поморский говор, способный озадачить жителя обеих столиц. Тем не менее целый ряд поморских слов уже прочно вошел в общерусский язык — наст, заструги, заряд, как и народная морская терминология для побережья: губа — залив фьордового типа, шар — пролив, соединяющий разные моря, сальма — то же в пределах одного моря и т. д. Даже мысы в поморском диалекте различались: острых очертаний — это нос, а для тупых — наволок.

От прошлого в городе в ту пору сохранялось также много старых деревянных домов затейливой архитектуры, часто с прихотливой резьбой по дереву в наружном убранстве. Картину города дополняли силуэты судов на Двине, подчинявшихся таинственному явлению под названием «северный завоз». Он начинался, когда арктические моря начинали замерзать и корабли десятками бросались во льды, часто в сопровождении оравы корреспондентов, воспевающих героический труд моряков по претворению планов Ленинского политбюро (совсем недавно Сталинского) в освоении высоких широт. По указанной причине полярников ожидало множество приключений, часто ненужных, но показательных для своего времени.

Однако самым неожиданным, а главное, никем не предусмотренным, в программе МГГ оказался сюжет, с которым мы познакомились в каком–то запущенном дворе столицы Поморья, загроможденном поленницами дров, где под штормовым осенним ветром на веревке трепыхалось чье–то бельишко, с которым безуспешно пыталась совладеть пожилая поморка Мы выручили ее, выслушав массу благодарностей, причем дама заинтересовалась, что за добры молодцы пришли к ней на помощь. Услышав, что мы направляемся на Новую Землю, наша собеседница неожиданно стала серьезной, дав совет не связываться с этим замечательным архипелагом, причем по самой невероятной причине:

— Да бонбу там будут взрывать…

— Атомную, что ли, бабка?

— Какую там атомную — самую новую, водородную!!!

От такой новости мы едва не рухнули на ближайшую поленницу, не представляя, насколько можно доверять источнику, известному в народе под аббревиатурой ОБС: Одна Баба Сказала. Сама жизнь в означенные времена приучила нас, что в стране все тайна, и ничего не секрет. Мы оценили полученную информацию с достоверностью 90 %, не меньше. Ясно, что истину надо искать в Москве, причем официальным образом, но когда–то мы сможем это сделать…

Столь нежданная перспектива не остановила нас С приближением полуночи на исходе 10 октября наше переполненное пассажирами и всяческим скарбом обычное грузовое судно с героическим названием «Зоя Космодемьянская» (бывшая финская «Биармия», а финны обычно строят свои суда с учетом плаваний во льдах) оторвалось наконец от причалов Бакарицы (в те времена портовый район Архангельска на левом берегу Двины) и в глубокой темноте под моросящим осенним дождичком двинулось вниз по Двине, прямо по отражавшимся в стылой воде городским огням.

Рассвет застал нас уже в Белом море, обозначив по правому борту очертания Зимнего берега Наконец–то! Теперь можно осмотреться на судне. Часть груза разместили на палубе, включая коров в стойлах, которых в качестве живого продовольствия везли на полярные станции. Судно явно перегружено сверх меры, и также перенаселено: практически в каждую каюту экипажа втиснуты еще и пассажиры. Для сна нашему отряду отведены мягкие узкие диванчики в кают–компании. Комфорт и нехитрый сервис нас вполне устраивал, не считая систематического недосыпа, не столько из–за раннего подъема, сколько из–за полуночных любителей шахмат и морского козла (разновидности «сухопутного» домино), помимо поздних киносеансов. Четырехразовое питание по морской полярной норме, к сожалению, не могло компенсировать этот недостаток.

Похоже, портовое интендантство сбагрило в рейс все залежавшиеся продукты. Судя по описаниям наших предшественников, подобную практику можно отнести к давним морским традициям начиная с Колумба, а возможно, и раньше. Когда на палубе вскрывают бочку соленой трески, ее аромат заставляет облизываться поморов из экипажа, тогда как выходцы из Средней полосы России в эти минуты предпочитают держаться подальше, зажимая носы. Знаток латыни, врач, направлявшийся на мыс Желания, называл этот продукт гадус навигатикус, поскольку гадус — род трески на языке благородных римлян.