Книга Лев Африканский - Амин Маалуф

Пришла пора понести и Сальме, а Варда по воле Провидения уже была брюхата, хотя скрывала это, чтобы избежать неприятностей. Два месяца спустя все открылось, и меж ними завязалось соперничество — у кого будет мальчик, а если у обеих, то кто родит первой. Сальмой овладело такое волнение, что она лишилась сна, Варда же хранила спокойствие, поскольку с нее довольно было во всем быть второй, ведь по нашим законам родить от мусульманина означает получить право на статус свободной женщины, при этом по-прежнему остается возможность вести себя раскованно, согласно обычаям, принятым у других народов.

Батюшка до того преисполнился гордости, дав двойное доказательство своей мужской силы, что даже не заподозрил, какое курьезное соперничество развернулось под его кровом. Дошло до того, что однажды на закате он предложил им сопровождать его на прогулке: у него вошло в привычку встречаться с друзьями возле питейного заведения у Знаменских ворот. Рука об руку, чуть отстав от него, Сальма и Варда, уже заметно округлившиеся, проследовали за ним под пристальными взглядами мужчин и смешки кумушек нашего квартала — самых знатных сплетниц и бездельниц во всем Альбайсине: занавески так и ходили ходуном по мере продвижения почтенного семейства по улице. Добившись своего и на себе ощутив, как тяжелы взгляды соседей, отец сделал вид, что забыл что-то дома, и повернул назад: темнота уже начала заполнять город с его многочисленными опасными местами — для будущих мам любая выбоина в плитке, любая ямка в земле могла стать роковой.

Вконец застыдившись, вернулись они домой и в изнеможении повалились на одну постель, впервые во всем согласные друг с другом — Ла Орра была не в силах одолеть лестницу, ведущую наверх, в ее покои. Отец же вновь отправился к друзьям, спеша, по словам матушки, собрать их восхищенные отзывы и пожелания обзавестись сразу двумя сыновьями.

Чуть только заслыша, как ключ повернулся в замочной скважине двери, закрывшейся за отцом, женщины покатились со смеху и долго не могли успокоиться. Вспоминая об этой ребяческой выходке полтора десятка лет спустя, матушка зарделась и добавила, что Варде в ту пору минуло шестнадцать, ей же шел двадцать первый год. С того дня меж ними установилось сообщничество, а соперничество мало-помалу пошло на спад. Когда на следующий день в дом в очередной раз заявилась Сара-Ряженая, мать позвала Варду, чтобы и та могла дать пощупать свой живот ясновидящей, бывшей по совместительству и повивальной бабкой, и массажисткой, и цирюльником, и вообще мастерицей на все руки, а кроме всего прочего, умевшей донести до своих бесчисленных клиенток, томящихся от скуки в гаремах, новости и слухи, которыми полнился город и королевство. Сара побожилась, что моя мать очень подурнела, чем доставила ей несказанное удовольствие, ведь это вернейший признак того, что женщина вынашивает мальчика, и со снисхождением отметила необычайную свежесть лица Варды.

Сара велела передать Мохаммеду запрет приближаться ночью к обеим женам, дабы не причинить вреда плоду в утробе и не вызвать преждевременные роды, и Сальма, безоговорочно верившая Саре, не удержалась и в тот же вечер завела с мужем разговор. Ей казалось, что будет легче сообщить ему об этом, сославшись на кого-то стороннего. Но и облеченное в форму предостережения и прерываемое долгими паузами послание Ряженой показалось отцу настолько дерзким, что он вспыхнул, как сухое полено, и разразился гневным выпадом, в котором можно было различить лишь подобные ударам пестика о пустую ступку слова «вздор», «колдунья», «Иблис Лукавый», а также малопочтительные отзывы о врачах, евреях и женском уме. Сальме пришло в голову, что, не будь она в положении, он набросился бы на нее с кулаками, но она тут же успокоила себя тем, что в таком случае не вышло бы и спора. В утешение себе она мудро заключила, что преимущества материнства превосходят все временные неудобства.

В качестве наказания Мохаммед запретил ей принимать впредь в его доме «эту отравительницу Сирах», чье имя он произносил с гранадским выговором, сохраненным им на всю жизнь: так он звал мою мать Сильма, сожительницу — Вирда, вместо «баб» — дверь — у него выходило «биб», вместо Гранада — Гхирната, а вместе Альгамбра[3]— Альхимра. Несколько дней он ходил чернее тучи, но столько же из осторожности, сколько и из досады более не наведывался в опочивальни, дожидаясь разрешения обеих от бремени.

Роды случились с интервалом в два дня. Варда первая почувствовала схватки: с вечера редкие, они участились на заре. Только тогда она начала громко стонать, привлекая внимание окружающих. Отец бросился к соседу Хамзе и ну барабанить в его дверь, прося позвать мать — старую уважаемую женщину, набожную и очень опытную. Она явилась без промедления — закутанная в белое покрывало, с корытцем, полотенцем и мылом в руках. Говорили, будто у нее легкая рука и она помогла появиться на свет большему числу мальчиков, чем девочек.

К полудню родилась моя сестра Мариам. Отец едва взглянул на нее. Все его надежды были обращены на Сальму, которая осмелилась заявить ему: «Уж я-то тебя не разочарую!» Хотя сама не была так уж в этом уверена, несмотря на все приметы. Ей предстояло провести в страхе и страданиях еще два бесконечно долгих дня, прежде чем осуществилось ее самое заветное желание: услышать, как двоюродный брат и муж назовет ее Ум-эль-Хасан — мать Хасана.

Неделю спустя отец созвал на пир всех своих друзей, в том числе и Хамзу-цирюльника, которому предстояло сделать мне обрезание. Поскольку обе роженицы еще не оправились, угощение готовили две мои бабушки и их служанки. Матушка на пиру не присутствовала, но призналась, что потихоньку прокралась к двери, ведущей во внутренний дворик, где собрались гости, чтобы взглянуть на них и послушать, о чем они говорят. В тот день ее волнение было столь велико, что любая самая незначительная деталь запечатлевалась в памяти навсегда.

Рассевшись вокруг фонтана из белого мрамора, чья струя освежала воздух водяной пылью и оглашала дворик монотонным журчанием, гости за обе щеки уплетали яства, празднуя как мое вхождение в общину правоверных, так и окончание поста — шли первые дни рамадана. Судя по рассказам матери, угощение подавалось поистине королевское, правда, ей самой удалось отведать на следующий день лишь остатки. Главным блюдом была марюзийя — баранина, приготовленная в соусе, состоящем из меда, крахмала, недозрелых орехов, чей сезон только начался, с добавлением кориандра, миндаля и груши. Была подана также зеленая тафайя — козлятина со свежим кориандром, и белая тафайя — козлятина с сухим кориандром. Стоит ли говорить о цыплятах, голубях, ласточках с соусом из чеснока и сыра, тушеной крольчатине с подливой из шафрана и уксуса, и десятках других блюд, которые моя мать мне так часто перечисляла, вспоминая о последнем настоящем празднике в ее доме перед тем, как на нее и ее близких обрушился гнев Небес. Слушая ее ребенком, я всякий раз с нетерпением ждал, когда она дойдет до рассказа о мюжаббанат — горячих пирогах с творогом, посыпанных корицей и политых медом, пирогах из миндального или финикового теста, да еще лепешках с сосновым семенем и орехами, сбрызнутых розовой водой.