Книга Медный гусь - Евгений Немец

Обрютин замер перед князем, давая понять, что ждет от него соображение. Михаил Яковлевич неспешно, по-хозяйски наполнил чарки, протянул одну дьяку, сам взял другую, ответил рассудительно:

— А с чего государю лютовать? Ясак с Югры идет исправно, вогулы на русские обозы и поселения не покушаются, да и на Урале солепромышленников да рудокопов не тревожат.

— На Урале вогулов и не осталось уже, они все у нас тут, в Югре, но говоришь ты верно, — согласился дьяк, принимая чарку. — Соболь и чернобурка подороже золота будут, на них русские купцы в Дамаске палаши и сабли закупают, а у голландцев — корабельные приборы. Петр Алексеевич Россию на шведов поднял, ему надобно, чтобы на Урале и за Уралом спокойно было, а потому он не прочь великодушие проявить. Но сдается мне, не все это…

Дьяк глотнул водки, бросил в рот кусок осетрины, принялся задумчиво жевать.

— Не томи! — князь бахнул по столу кулаком.

— Сто пятьдесят лет прошло, как Ермак своих казаков на Каму привел, — продолжил дьяк, возобновив путешествие по горнице. — Шесть сотен с ним отчаянных голов пришло, завоевал Сибирь Ермак для государства Российского, но за три года и его самого и всех его ратников Сибирь сгубила. Единицы уцелели.

— Так уж и Сибирь! — фыркнул князь. — Ты кривые сабли хана Кучума в уральских духов не ряди!

— И копья татарские, и стрелы вогульские — это да, — легко согласился Обрютин, — но еще и зимы лютые, голодные, когда трупы товарищей жрали, а от скорбута десны лопались, и страх непроглядный, когда понимаешь, что на родину уже не воротишься, а может, и еще чего… Такого, что истому христианину и не снилось… Все Ермак осилил, через ад своих людей провел, да все равно сгинул.

Михаил Яковлевич и сам все это крепко знал, только никак взять в толк не мог, к чему Обрютин клонит.

— Да при чем тут Ермак?! — выпалил он.

— Да при том, что ни он, ни следом шедшие князья-воеводы да епископы — ни Стефан, ни Питирим — никто крест православный до сих земель не донес. Мне вон мастеровой Андрей Кривозуб давеча рассказывал про вогула-охотника. Неделю не шел ему зверь, решил вогул, что боги прогневались, зашел в первую на пути церковь, притащив за собой оленя, и на паперти перед иконостасом животину и заколол, полную чашу крови горячей набрал и выпил, а потом лик Николая Чудотворца кровью помазал!

Князь спешно перекрестился, хотя удивлен не был, наслышан был Михаил Яковлевич про дремучесть вогуличей.

— Некрести проклятые, — тихо произнес он, добавил громче: — И что? Зверь-то ему пошел?

— Да какая разница! — раздраженно отмахнулся дьяк, глубоко вздохнул, успокаиваясь, продолжил: — Не разумеют они Христа, принимают Его, как очередного божка. Им-то что, одним больше, одним меньше, их все равно у них тьма. Еще одного болвана из чурки вырежут да в ряд таких же на капище вроют: вот полюбуйтесь, чтим Христа вашего! А епископы наши на пену исходят — как так, Господь православный не может идолов диавольских одолеть!.. Государь наш муж рассудительный, ему надобно, чтобы соболя, осетрина да икра в Москву ровно шли, чтобы промышленники чугун лили да соль варили, от этого благополучие государства зависит, а для этого за вогулами присматривать следует, а не мечом рубить их за ересь балвохвальскую. Да вот только митрополитам и патриархам нашим нужно как раз обратное, для них иноверец — хуже шведа, хуже тевтонского узурпатора, и на Югру они смотрят, как на вотчину бесовскую. Для них земля эта — поле для христианского подвига, спят и видят, как на иноверцев крестовым походом идут! Вон, патриарх Адриан как на государя окрысился, попрекает его потаканием иноверцам, а на деле вся брань из-за того, что Петр Алексеевич запретил церкви собственность скупать. А тут со шведом война, и как воевать, ежели тебя твоя же церковь родная не поддерживает, тылы не прикрывает? Как люд без церкви на ратные дела вести?

Михаил Яковлевич уже понял, что ему пытался втолковать Обрютин. У вогулов было много идолов, но два выделялись особо — Золотая баба, след которой исчез сто лет назад, и Медный гусь, притаившийся где-то в Белогорской волости, среди черной топи таежных болот на древнем вогульском капище. Но даже одного идола добыть — удача и козырь государя супротив строптивых попов. Они его попрекают, что он с некрестями нянчится, а он им болвана — нате-ка, полюбуйтесь, нет больше у вогуличей второго по главенству шайтана!.. И еще воевода подумал: уж не собрался ли часом государь у Медного гуся будущее выведать?.. Но тут же эту мысль отогнал, потому как она своей сутью обвиняла великого государя всея Руси в ереси балвохвальской.

— Что ж, дело и в самом деле важное, — задумчиво согласился с дьяком Михаил Яковлевич.

Он снова развернул грамоту и отмотал ее до второй части, углубился в чтение. Денег государь распоряжался выделить на десять служивых, включая сотника, и на одиннадцатого — толмача.

— Из казаков и стрельцов я отряд соберу, главным поставлю сотника Степана Мурзинцева, он человек бывалый, — продолжил Михаил Яковлевич. — Толмачом пойдет Рожин, лучше него никого не сыскать. Завтра к полудню приходи, будем совет держать. Что ж, Иван, вроде все…

Михаил Яковлевич поднялся, собираясь прощаться с дьяком.

— Не все, князь, — возразил Обрютин. — Есть еще одна мысль у меня. Предприятие намечается сложное, рискованное и, очень может случиться, проигрышное. Не простое это дело, вогульского идола добыть. Нам подстраховаться надобно.

— Ты об чем это? — насторожился воевода.

— Ежели экспедиция наша с пустыми руками вернется, ждет нас не пряник, а кнут.

Черкасских бухнул назад на лавку.

— Это точно, — согласился воевода и запустил пятерню в кудлатый затылок.

— А вот если мы в поход еще, скажем, ученого мужа отправим, чтобы он карты рисовал или там перепись народа по Оби вел, тогда и без болвана хоть какое походу оправдание будет.

— Ну, голова! — обрадовался князь.

— Я с Семеном Ремезовым потолкую, сам он уже не в летах по тайге шастать, так у него сыновей трое, и все в отца. Денег на лишний рот от себя добавлю.

Обрютин старался, конечно, не столько для государства, сколько для себя. Если предприятие удастся, он с Медным гусем в руках въедет в Белокаменную на коне, и пусть Мускутины зубы от злости в порошок сотрут, заслуги его, Обрютина, перед государем все равно будут выше. Медный гусь казался ему той самой оказией, которую он так давно ждал.

— Так тому и быть! — постановил князь и хлопнул в ладоши. — Дюжина — божье число.

Совет

На следующий день к полудню у князя собралось пять человек. Помимо дьяка Обрютина пришли казачий сотник Степан Анисимович Мурзинцев, толмач-следопыт Алексей Никодимович Рожин, зодчий-картограф Семен Ульянович Ремезов и его сын, тоже Семен. Ремезовы появились последними.

Войдя в горницу, старший Ремезов толмачу и сотнику кивок кинул, как кость собаке, но перед дьяком и воеводой голову два раза склонил. Одет он был в опашень цвета меди поверх старого кафтана, на ногах носил хоть и сафьяновые сапоги, да стоптанные вконец, — имел Ремезов достаток, но к ладной одеже так и не приучился. Держался Семен Ульянович с достоинством, даже с вызовом, хоть и росту был среднего, и руку левую правой придерживал — дрожала, и бороденка жидкая почти вся высыпалась, а знал себе цену, на старость и немощность не оглядывался. Говорил ученый дед размеренно, в глаза князю смотрел упрямо.