Книга Программа. Идентификация - Сьюзен Янг

Сглотнув пересохшим горлом, я потянулась в школьный рюкзак за ручкой. Когда учительница плеснула отбеливателя на пол – мы буквально задыхались от запаха, – я начала вписывать ответы в аккуратные овалы.

«За вчерашний день у вас возникало чувство одиночества или уныния?»

Я смотрела на ослепительно белый лист – такие ожидают нас на парте каждое утро. Мне захотелось скомкать его, швырнуть через весь класс и заорать, чтобы все очнулись и как-то среагировали на то, что произошло с Кендрой минуту назад. Глубоко вздохнув, я написала: «Нет».

Это неправда – сейчас всем одиноко и плохо. Порой я забываю, что можно чувствовать себя как-то иначе. Но я знаю порядок и отчетливо представляю, во что мне обойдется откровенность. Следующий вопрос.

Я быстро вписала правильные ответы, помедлив, как всегда, перед последним.

«Были ли в вашей семье или среди знакомых случаи самоубийства?»

«Да».

Признавать это день за днем невыносимо, но это единственный вопрос, на который я вынуждена отвечать правду, потому что ответ им известен.

Подписавшись внизу, я дрожащей рукой взяла листок и понесла к столу миссис Портмен, остановившись перед кафедрой на мокром полу, где только что была кровь Кендры. Я старалась не смотреть вниз, ожидая, когда учительница уберет в шкаф чистящие средства.

– Извините, – повторила я, когда она подошла взять у меня анкету. На рукаве ее бледно-розовой блузки я заметила маленькое пятнышко крови, но говорить не стала.

Миссис Портмен просмотрела ответы, кивнула и убрала листок в журнал посещаемости. Я вернулась за парту. В ушах звенело от напряженного молчания. Я ловила звуки в коридоре, ожидая приближающиеся шаги, но спустя долгую минуту учительница откашлялась и снова начала рассказывать о свойствах трения. Я с облегчением закрыла глаза.

Суицид среди подростков еще четыре года назад объявили национальной эпидемией – руки на себя накладывал каждый третий. Самоубийства были всегда, но вдруг без видимых причин мои сверстники начали один за другим выбрасываться с верхних этажей и полосовать запястья. То, что уровень самоубийств среди взрослых не вырос ни на процент, лишь добавляло мистики.

Ходили разные слухи – от порченой вакцины детских прививок до пестицидов в пище. Люди хватались за любое объяснение. Победила теория, что переизбыток антидепрессантов изменил химические процессы организма у нашего поколения, многократно усилив склонность к депрессии.

Я уже не знаю, во что верить, но к этой байке сразу же отнеслась недоверчиво. Однако психологи утверждают, что самоубийства контагиозны[3], так что ответ на сакраментальный нравоучительный вопрос: «Если твои друзья начнут с моста прыгать, ты что, тоже сиганешь?», похоже, положительный.

Чтобы купировать вспышку самоубийств, в нашем школьном округе внедрили пилотную версию Программы – новой превентивной философии. В пяти школах теперь ведется мониторинг с целью выявить изменения в настроении или поведении. При обнаружении угрозы применяется изоляция. Подростка со склонностью к суициду теперь не отправляют к психологу – вызывают хендлеров.

Они приходят и уводят с собой.

Кендры Филлипс не будет минимум полтора месяца – шесть недель она проведет в специальном центре, где специалисты Программы будут копаться в ее голове и стирать воспоминания. Ее будут насильно пичкать таблетками и психотерапией, пока она не забудет, кто она есть, после чего сплавят в маленькую частную школу для других таких же выпотрошенных и продержат до выпуска.

Как Лейси.

В кармане завибрировал телефон, и я медленно выдохнула. Можно было не смотреть, кто звонит: Джеймс хочет встретиться. Соломинка, необходимая, чтобы высидеть до конца урока, – сознание, что меня ждет Джеймс. Что он всегда меня ждет.

Когда сорок минут спустя мы чинно, по одному вышли из класса, в коридоре стоял темноволосый хендлер, провожая нас взглядом. Он вроде бы задержал его на мне, но я сделала вид, что не заметила, и, не поднимая головы, быстро пошла к спортзалу.

Оглянувшись через плечо, не идет ли кто за мной, я свернула в ослепительно белый коридор, заканчивавшийся двойными металлическими дверями. Сейчас почти невозможно надеяться, что о твоем подозрительном поведении не доложат куда следует даже родители. Хуже того, они-то первыми и донесут.

Именно отец Лейси позвонил в Программу с сообщением, что его дочь нездорова. Поэтому мы с Джеймсом и Миллером из кожи вон лезем, чтобы вести себя как ни в чем не бывало. Улыбки и непринужденные ответы считаются признаком уравновешенности и душевного здоровья. Я не рискну показывать родителям что-то большее. Не сейчас.

Но когда мне исполнится восемнадцать, Программа до меня не дотянется. Я стану совершеннолетней, и меня нельзя будет принудительно лечить. Формально риск заболеть не уменьшается, но Программа все-таки подчиняется государственному законодательству. Юридически я буду взрослой и, как взрослая, при желании смогу реализовать дарованное мне богом право себя кокнуть.

Если только эпидемия не охватит и совершеннолетних. Тогда неизвестно, что могут придумать.

Подойдя к дверям спортзала, я взялась за холодный металлический прут, служивший ручкой, и юркнула внутрь. Уже несколько лет занятия здесь не проводятся: Программа первым делом запретила физкультуру, заявив, что физическая нагрузка и спортивный азарт – непомерный стресс для нашего хрупкого поколения. Зал приспособили под склад – в углу составлены старые парты и стопки ставших ненужными учебников.

– Тебя кто-нибудь видел?

Вздрогнув, я заметила Джеймса в тесном пространстве под сложенными трибунами. Наше заветное место. Броня бесстрастия на мне сделалась тоньше.

– Нет, – прошептала я. Джеймс протянул руку, и я пробралась к нему в темноте, встав рядом. – Сегодня ужасный день, – еле слышно сказала я, обдавая дыханием его щеку.

– Как всегда.

Мы с Джеймсом вместе более двух лет – с того месяца, как мне исполнилось пятнадцать, но знаю я его всю жизнь. Он был лучшим другом моего брата Брэйди, пока тот не покончил с собой.

От этой мысли перехватило дыхание, будто я тонула в воспоминаниях. Отодвинувшись от Джеймса, я ударилась затылком об угол деревянной скамейки над нами. Вздрогнув от боли, я схватилась за затылок, но не заплакала. Мне страшно плакать в школе.

– Дай посмотрю, – сказал Джеймс, осторожно потирая ушибленное место. – Ничего, кудри самортизировали, – улыбнулся он и погладил мои темные волосы, покровительственно задержав руку на шее. Когда я не улыбнулась в ответ, он привлек меня к себе. – Иди сюда, – обессиленно прошептал он, обнимая меня.

Я обхватила его руками, отпуская из памяти Брэйди и то, как хендлеры вытаскивали Лейси из дома. Моя ладонь скользнула под рукав футболки, на выпуклый бицепс, где Джеймс набивал татуировки.