Книга Голубые цветочки - Раймон Кено

Выбравшись на большую дорогу, Сфен перешел на галоп и наконец замолк, так и не найдя себе достойного собеседника, ибо дорожное движение как таковое отсутствовало; он не хотел беспокоить своего всадника, чувствуя, что тот задремал; поскольку Сфен и Пострадаль разделяли эту предосторожность, герцог д’Ож кончил тем, что крепко заснул.

Он жил на барже, стоявшей на приколе у набережной в большом городе, и звали его Сидролен. Ему подали омара сомнительной свежести под майонезом сомнительного цвета. Выламывая ракообразному клешни с помощью щелкушки для орехов, Сидролен пожаловался Сидролену:

— Не фонтан, совсем не фонтан. Ламелия никогда не научится прилично готовить.

И добавил, по-прежнему обращаясь к самому себе:

— Однако куда ж это я ехал верхом на коняге? Никак не вспомню, хоть убей. Вот они — сны-то! Ведь в жизни своей не садился на лошадь. На велосипед я, правда, тоже никогда не садился, и вот поди ж ты, во сне на велосипеде не езжу, а на лошади почему-то езжу. Тут наверняка что-то кроется. Нет, этот омар явно не фонтан, о майонезе я уж и не говорю, а что, если научиться ездить верхом? В Булонском, например? Или лучше на велосипеде?

— И тогда водительские права не нужны, — замечают ему.

— Ладно, ладно.

После омара ему приносят сыр.

Твердый, как гипс!

Потом яблоко.

Червивое, как гриб!

Сидролен вытирает губы и шепчет:

— Опять фиаско!

— Ничего, это не помешает тебе, как всегда, задрыхнуть после обеда, — замечают ему.

Сидролену нечего возразить: шезлонг уже ждет его на палубе. Он накрывает лицо носовым платком и… не успевает сосчитать до трех, как оказывается под крепостными стенами столичного города Парижа.

— Чудненько! — воскликнул Сфен. — С прибытием вас!

Герцог д’Ож пробудился от сна со смутным ощущением чего-то несвежего в желудке. В этот момент Стеф, скакавший молчком с самой провинции, почувствовал желание высказаться и высказался в следующих словах:

— О город альмаматеринский и достославный!

— Тише ты! — прервал его Сфен. — Если нас с тобой услышат, то нашего доброго господина обвинят в колдовстве.

— Б-р-р! — сказал герцог.

— И его пажа itu[7].

— Б-р-р! — сказал Пострадаль.

И Сфен, желая напомнить Стефу, как следует выржаться приличному коню, заржал.

Герцог д’Ож остановился в «Кривобокой сирене», которую однажды порекомендовал ему прохожий трубадур.

— Фамилия, имя, степень знатности? — спросил хозяин заведения Мартен.

— Герцог д’Ож, — ответил герцог д’Ож, — имя мое Жоакен, и сопровождает меня преданный мне паж Пострадаль, сын графа де Прикармань. Конь мой зовется Сфен, второй же зовется Стеф.

— Место жительства?

— Замок Ковш-Эг[8], недалече от моста.

— Ну, с анкетой у вас вроде бы все в ажуре, — заключил Мартен.

— Надеюсь! — отозвался герцог. — Ибо ты уже начал раздражать меня своими идиотскими расспросами.

— Нижайше прошу простить меня, мессир, но таков приказ короля.

— Уж не собираешься ли ты еще выведывать у меня, с какой целью прибыл я в столичный город Париж?

— А чего тут выведывать?! Мессир прибыл, дабы спознаться с нашими шлюхами, самыми красивыми во всем христианском мире. Наш святой король ненавидит их от всей души, но они так пылко участвуют в финансировании предстоящего крестового похода…

— Много болтаешь, дурак! Я прибыл, дабы проверить, как обстоят дела со строительством собора вашей богоматери.

— Южная башня сильно продвинулась, скоро начнут возводить северную и галерею, которая их соединит. А еще там перебирают кровлю, чтобы она давала побольше света.

— Заткнись! — взревел герцог. — Если ты все выболтаешь, мне ничего не останется, как вернуться домой, к чему я отнюдь не расположен.

— Так же, как и я, мессир, а потому спешу подать вам ужин.

Герцог крепко поужинал, затем отправился на боковую и с большим аппетитом поспал.

Он еще и не думал кончать спать, как вдруг его разбудила громким окликом с берега парочка кочевников. Сидролен ответил им знаками, но они явно ничего не уразумели, ибо спустились с откоса, прошли по мосткам и взобрались на баржу.

Одна из особей была мужского пола, другая, наоборот, женского.

— Эскьюз ми, — сказала особь мужского пола, — но ми есть заблудшие.

— Нашел с чего начать! — заметил Сидролен.

— Начхать? Пуркуа? Ми есть заблудяги… или, как это… забулдиги.

— Очень печально!

— Кемпинг, пожалюста! Битте… кемпинг пасаран? Но пасаран[9]?

— Эх, хорошо говорит! — прошептал Сидролен, — только вот понять бы, на каком наречии: староевропейском или нововавилонском?

— А! О! — вскричала мужская особь, выказывая живейшее удовлетворение, — ви ферштеять европейски?

— Йес, натюрлих, — отвечал Сидролен. — Но снимите же свою поклажу, благородные чужестранцы, и выпейте по стаканчику перед тем как уйти.

— А! О! Стаканшик! Брависсимо!

Просияв, благородный чужестранец скинул свой рюкзак, затем, с полнейшим пренебрежением к мебели, предназначенной для сиденья, сложился втрое и опустился на пол, весьма ловко подсунув под себя ноги. Сопровождавшая его юная особа сделала то же самое.

— Может, они японцы? — спросил себя вполголоса Сидролен. — Да нет, волосы-то у них белокурые. Финны, наверное.

И он обратился к мужчине:

— Вы не финн, случайно?

— Чайна? Ноу Чайна! Моя есть маленьки друг на весь мир.

— Ясно. Космополит, значит?

— Йяволь. Где есть ваша стаканшик?

— Ишь ты, космополит, а про стаканчик не забыл.

Сидролен хлопнул в ладоши и позвал:

— Ламелия! Ламелия!

Приход последовал незамедлительно.

— Ламелия, налей-ка по стаканчику этим благородным чужестранцам.

— Чего им?

— Укропной настойки с минералкой, чего же еще!

Уход последовал незамедлительно.

Сидролен наклонился к кочевникам.

— Итак, птенчики мои, вы, значит, заблудяги?