Книга Как нарисовать мечту? - Евгения Ярцева

Под «этим всем» мама подразумевала профессиональные причиндалы. Дескать, в школе потребуют, чтобы каждый-каждый «причиндал», от карандаша до мольберта, был куплен в специализированном магазине, где цены взвинчивают выше облаков – наверное, тех самых, в которых витала Алена.

– Чтобы выучиться на художника, денег израсходуешь столько, сколько потом за всю жизнь не заработаешь. А мы должны экономить!

Мама была щуплой и остроносой, с узкими ладошками и близко посаженными бойкими глазами и просто обожала экономить, хотя папа очень неплохо зарабатывал. Но экономия был ее любимым спортом. Если бы этот вид спорта и вправду ввели, она побила бы все рекорды и стала олимпийской чемпионкой. Можно подумать, она ради удовольствия придумала для себя игру в выживание, заигралась и позабыла, что это всего лишь игра. И теперь выживала всерьез, заодно призывая так же выживать тех, кто находился рядом. На всех упаковках, которые можно было встретить в доме, будь то макароны или колбаса, печенье или зеленый горошек, красовались надписи «Дешевле только даром», «Самая низкая цена», «25 % в подарок», «Скидка 50 %». Алена не решалась приводить домой друзей: их пришлось бы чем-то угощать, и гости наверняка заподозрили бы, что их пригласили специально для того, чтобы скормить им самую дешевую еду.

Едой со скидками мама запасалась в магазине, который находился в двадцати минутах ходьбы от дома. Хотя продуктовый магазин был и в их собственном доме, с обратной стороны от подъездов.

– Кваску бы, – говорил, бывало, папа. – Пойду куплю.

– Нет! – пугалась мама. – Я сама!

– Так сходи.

Мама бросала взгляд на часы.

– Магазин уже закрыт.

– А ты в ближний сходи, он круглосуточный.

– Что я, с ума сошла – семью по миру пускать? В ближнем квас сорок три рубля стоит! А в дальнем – тридцать девять девяносто! Завтра сгоняю.

В таком ответственном деле, как покупка продуктов, мама доверяла только одному человеку – себе. Ведь остальные – что папа, что Алена – так и норовили пустить семью по миру: дай им волю, они без конца шастали бы в ближний магазин. Но дальний рано закрывался, и если мама до девяти вечера не успевала туда сгонять, семья вынуждена была коротать вечер без кваса. А иногда и без хлеба.

– Разница три рубля, – говорил папа с укоризной.

– Курочка по зернышку клюет, – строго отвечала мама. – Забыл, сколько приходится выкладывать за воду, тепло и свет? Миллионы!!!

Платежи за тепло и свет вызывали у мамы гнев. Они все время росли, и отвертеться от них не было никакой возможности. Если бы отыскалось местечко, где можно было бы платить со скидкой, она отправилась бы хоть на Северный полюс; но, увы, выкладывать деньги приходилось в сберкассе напротив дома, а там за совершение операции еще и сдирали проценты. Готовила мама сразу на полк, чтобы как можно реже включать электрические конфорки. Правда, экономия выходила боком: сваренный на неделю суп скисал, а вермишель плесневела. Приходилось спускать все это добро в канализацию, отчего мама страдала так отчаянно, как не снилось и юному Вертеру.

Еще мама очень любила сеять панику. Дескать, их дом, построенный при Брежневе в семидесятые годы прошлого века, скоро снесут, так как эти дома строились тяп-ляп, недаром на кухонном окне появилась трещина.

– Ты что-то путаешь, – успокаивал ее папа. – Хрущевки – да, сносят, а брежневские девятиэтажки не трогают.

Но мама готова была держать пари, что после хрущевок очередь дойдет до брежневских девятиэтажек. И всех жильцов выселят за сто первый километр.

– Ты же коренная москвичка, – говорил папа. – С какой радости тебя отправят за сто первый километр?

С такой, отвечала мама, что скоро вся Московская область превратится в Новую Москву. Не успеет папа и глазом моргнуть, как сто первый километр станет центром города. А поскольку в теперешней Москве они живут на окраине, их переселят в тмутаракань, откуда на работу маме придется добираться не меньше пяти часов. Школа там будет настолько слабая, что Алена с Егором после нее никуда не поступят и станут работать дворниками. Поэтому нужно срочно переезжать в другой дом, из которого не выселят хотя бы в ближайшие полвека.

Как следует напугав всех, а в первую очередь себя, грядущим переселением в тмутаракань, мама загоралась идеей немедленно продать или обменять квартиру. Запасалась газетами по недвижимости, которые бесплатно раздавали у метро, и обводила карандашом подходящие объявления, намереваясь обзвонить их все до единого. Но к тому моменту, когда объявления были обведены, остывала к идее переезда и откладывала газеты на потом. Вернее, на кухонный подоконник, где из них выросла внушительная стопка.

Случались у нее и другие бурные увлечения: то лечебная гимнастика, то гомеопатия, то траволечение. Начитавшись брошюр по нетрадиционной медицине, она принималась лечить семью от всех болезней: Егора заставляла глотать белые шарики, а папу с Аленой – пить травяные чаи, на вкус довольно странные, если не сказать больше. К счастью, чем более бурным было увлечение, тем стремительней оно сходило на нет. Зато над перевязыванием шерстяных вещей, хранившихся дома в угрожающем количестве, мама трудилась с редким постоянством. Извлекать их из закромов можно было бы до Второго пришествия, причем десяток-другой наверняка остался бы про запас. Мама брала их на работу, терпеливо распускала и вязала из шерсти неопределенных цветов (так как вылиняла она еще во времена царя Гороха) свитера без рисунка и фасона. И преподносила их Алене и Егору в качестве подарков на все праздники, от Нового года до дня рождения. Алена стеснялась показываться в них на люди и складывала мамины подарки на дно шкафа, где их без всякого стеснения ела моль.

В одни только свитера семью не оденешь: когда Алене и Егору, которые росли куда быстрее, нежели платежи за тепло и свет, нужно было покупать новые сапоги и куртки, мама страдала сильнее, чем из-за спущенных в канализацию супов. В ее глазах блуждала великая тоска. Но если до мамы доходил слух, что каким-нибудь знакомым – все равно близким, дальним или знакомым знакомых, о которых она слышала впервые в жизни, – требуются дорогие лекарства, операция или платное лечение, глаза ее разгорались. Она источала энергию, которой хватило бы, чтобы обеспечить теплом и светом половину спальных районов Москвы, и с фантастической оперативностью (этому она научилась на своей должности в пожарной части) переправляла нуждающимся в медицинской помощи все деньги, отложенные на нужды семьи. Коли денег оказывалось недостаточно, мама наседала на папу, чтобы тот немедленно одолжил их у кого угодно на своей работе.

– На какой работе? Я ж частник.

– Так у своих знакомых частников одолжи! У всех в чулках сбережения хранятся!

– У них семьи, свои проблемы…

Возмущаясь, что частники-дальнобойщики не желают расставаться с деньгами, припрятанными в чулках, мама бросалась к телефону. Открывала телефонную книжку и обзванивала всех подряд, включая бывших одноклассников. У половины из них сменился адрес и телефон – маме отвечали незнакомые люди или автомат, сообщавший, что номер не существует. А те одноклассники, до которых таки удавалось дозвониться, давно забыли о ее существовании. Но мама не обременяла себя сомнениями, удобно ли сваливаться им на головы с просьбой (больше походившей на требование) одолжить денег. Мама была убеждена: каждый, услышав, что двоюродной бабушке троюродной сестры друга семьи маминых знакомых требуются платные анализы, не мешкая вытрясет сбережения из всех чулок, которые отыщутся в доме, а если чулок нет, не сходя с места по маминому примеру обзвонит тех, чьи номера есть в его телефонной книжке, и у кого-нибудь обязательно да одолжит денег. И когда натыкалась на другую реакцию, очень удивлялась, а еще пуще негодовала: «Какие черствые люди!»