Книга Проклятие феи - Робин Маккинли

В таком существовании, неизбежно пропитанном магией, была и положительная сторона: все жили долго. Мало кто из людей не доживал до ста лет. Возраст птиц и зверей часто достигал тридцати лет, да и пятьдесят не были чем-то неслыханным. Домашних животных в этой стране разводили необычайно трезвомыслящие и ответственные люди, поскольку любые допущенные ошибки долго потом не давали им покоя.

Хотя магия встречалась повсеместно и в людях, готовых и умеющих с нею обращаться, не иссякала нужда, обычные люди, как бы тепло они ни относились к своим тетушкам или соседкам, полагали чары и чародеев ненадежными и непредсказуемыми. Никто ни разу не видел, чтобы фея превратилась в орла и взлетела над деревьями, но в детских сказках о подобном говорилось, и трудно было не верить, что это, а то и что-нибудь похлеще, вполне возможно. Разве жизнь, проведенная за работой в поле, не делает крестьян уравновешенными и здравомыслящими? Так неужели целая жизнь обращения с магией не сделает человека сумасбродным и капризным?

Многие отмечали, но редко обсуждали (и никогда в присутствии феи), что, хотя феи редко вступали в брак или (в браке или вне его) обзаводились детьми, от поколения к поколению фей вокруг меньше не становилось. Предположительно, волшебство струилось в человеческой крови так же, как и во всех остальных жидкостях, и порой его хватало на то, чтобы превратить кого-то в фею, а порой – нет. (Обычные люди предпочитали не задумываться о том, сколько вокруг может быть фей, притворяющихся обычными людьми с помощью простейшей уловки: никогда не прибегать к магии, если поблизости есть кто-то, способный это заметить.) Но при этом неукоснительно соблюдался обычай, требующий, чтобы правители этой страны не имели ни малейшего отношения к волшебству, ведь правители должны быть надежными и служить твердой опорой своему народу. Если паче чаяния кто-то из детей в семье правителя с рождения обладал магическими способностями, об этом не только не упоминалось в официальных хрониках, но даже сплетен не ходило.

А значит, когда старшему ребенку в каждом поколении правящего семейства приходила пора вступать в брак (а также, на всякий случай, следующему за ним или ней и, возможно, третьему тоже), начинался поиск и подбор возможных кандидатов: в первую очередь проверялась их неволшебность, а уже во вторую – честность, добродетель, ум и тому подобное. (Вероятность того, что предполагаемые супруги хорошо поладят в будущем, едва ли вообще упоминалась в перечне требований.) До сих пор – насколько простиралась история страны, к началу этого повествования немногим превышавшая тысячу лет, – этот подход успешно работал. И хотя ходили слухи о густой противомагической сети, которую придворные волшебники растягивали на пути даже самых чистых, чуждых магии женихов и невест, – что ж, она помогала, а только это имело значение.

Нынешний король был единственным ребенком, и к тому же ему – или его советникам – непросто дались поиски подходящей супруги. В итоге она оказалась даже не принцессой, а всего лишь графиней из какой-то захолустной маленькой страны, если чем и прославившейся, так это гончими, которых разводила королевская чета. Зато девушка была тихой, послушной долгу и, насколько могли судить искуснейшие маги страны, совершенно не владела волшебством. Все вздохнули с облегчением, когда свадьба состоялась, ибо, с тех пор как король достиг брачного возраста, ожидание затянулось почти на десять лет.

Но проходили годы, а детей у них не было.

Некоторые кузены короля начали больше времени проводить при дворе – его поколение оказалось особенно щедрым на двоюродных братьев и сестер, – а один или двое даже без лишнего шума развелись с супругами, которые оказались недостаточно неволшебными. В этой стране более пятисот лет власть неизменно передавалась от родителя к ребенку, и законы о том, как именно должна переходить корона в побочную линию наследования, оставались не вполне ясными. Ни король, ни королева не замечали этой суеты, поскольку так отчаянно мечтали о ребенке, что не допускали даже мысли о неудаче, но советники-то все видели, а потому кузены короля, которые развелись с супругами, ничего хорошего этим не добились.

Со времени королевской свадьбы прошло около пятнадцати лет, и внезапно королева сделалась бледна и нездорова с виду. Подданные мужа, успевшие ее полюбить, потому что она всегда охотно появлялась на ярмарках и праздниках, улыбалась во время нудных речей и целовала даже самых неопрятных и несимпатичных детишек, которых ей подсовывали, разрывались между надеждой на то, что недуг, каким бы он ни был, убьет ее, пока король еще достаточно молод, чтобы жениться снова (к тому времени за границами страны и даже в ее пределах совершеннолетия достиг новый урожай принцесс), и на то, что она поправится и снова станет посещать ярмарки и праздники и целовать детишек. Особенно этого желали ораторы, произносящие нудные речи: лучшего слушателя у них никогда не было.

Об истинной причине недомогания королевской супруги не догадался никто, даже когда она начала носить свободные платья и походка ее стала тяжелее, чем прежде. А все потому, что не прозвучало объявления.

Однако ее супруг знал, как знали старшая фрейлина и фея, спрятавшая увеличивающийся живот. Но фея предупредила королевскую чету, что скрывать тягость можно лишь до определенной степени и никак не дальше: необходимо позволить ребенку расти, не докучая ему тугой шнуровкой и не нарушая равновесия матери туфлями на высоком каблуке.

– Волшебник может замаскировать живот совсем, – сообщила фея, которую звали Сигил, – чтобы вы могли протанцевать всю ночь напролет в шелковом платье не шире, чем носили прежде. Но я вам не советую. Маги знают все о магии и ничего о младенцах. Я и вполовину столько не знаю о магии, сколько известно им, но я много знаю о младенцах.

Сигил служила королевской семье еще с тех пор, как мать короля была королевой. Король нежно ее любил, а его жена нашла в ней первого друга, когда еще только прибыла ко двору мужа и отчаянно нуждалась в друзьях. Узнав наверняка, что она в тягости, королева пришла именно к Сигил и попросила спрятать живот. Она призналась, что много лет мечтала о ребенке и теперь, как ей кажется, не вынесет внимания народа ее супруга, тоже все эти годы мечтавшего об этом ребенке, если о ее беременности заявят во всеуслышание. Король, собиравшийся объявить всенародный праздник, был разочарован, но Сигил встала на сторону королевы.

После долгих бездетных лет бедняжка-королева никак не могла поверить подруге, когда та сообщила, что с ребенком все хорошо, он здоров и родится без лишних трудностей. «Милая моя, трудностей будет не больше, чем обычно случается при родах, но вам и их мало не покажется», – добавила Сигил. О рождении наследника не объявляли до того момента, когда у королевы начались схватки. Королева хотела подождать появления ребенка на свет, но Сигил воспротивилась: по ее словам, ребенку следовало родиться свободно, а свобода для наследника государства подразумевала, что народ должен ждать и приветствовать его.

Страну в этот день сотрясли судороги, сходные с теми, от которых страдала несчастная королева. Наследник! Наконец-то наследник! И никто не знал! Придворные и советники были оскорблены, самые высокопоставленные волшебники пришли в ярость, но их голоса тонули в громе народного ликования. Новости распространялись быстрее, чем под силу человеческим гонцам, поскольку о них ржали лошади, пели деревья, бурлили чайники и шептала пыль: наследник! Родилось королевское дитя! Наконец-то у нас есть наследник!