Книга Заверните мне луну - Анна Мак-Партлин

Десять секунд.

Джон любил наш образ жизни. Вы когда-нибудь встречали такие самодовольные и ограниченные пары, которые начинаешь ненавидеть с первого взгляда? Он иногда выглядел именно таким. Казалось, ему было наплевать на то, что Шон прошелся по всему женскому составу колледжа. Хотя он признавал сексуальную связь лишь с одним-единственным партнером. Он был доволен, любим и счастлив, Джон вообще являлся редким видом. Точнее, мы были редким видом.

Впервые мы стали близки, когда нам было лет по шестнадцать. Мы сидели в палатке на склоне горы в графстве Уиклоу. Стояла теплая летняя ночь. На темно-синем небе, расстилающемся словно бархат, светила полная луна, круглая и яркая. Высокие пышные деревья были изнурены солнцем. Ни ветерка, ни единого движения — мир, казалось, замер. Сначала мы долго целовались, постепенно поцелуи перешли в жаркие объятия, ну а дальше все случилось само собой. После этого мы долго лежали в объятиях друг друга и смотрели на пятна, виднеющиеся на голубом нейлоне палатки, размышляя о том, ради чего возникла вся эта суета.

До этого Кло успела известить меня о следующем: совершенство рождается в тренировке. Нам удалось осуществить целых четыре подхода, прежде чем каждый из нас возвратился к родителям, гордый своими секретами.

Пять секунд.

Я не была готова. Я чувствовала себя неважно и молилась, чтобы причиной этого состояния оказался стресс, а не утренняя тошнота, которая бывает у беременных.

Вот черт. Что же я буду делать? Я не хочу становиться матерью. Не хочу быть женой. Я не хочу ощущать то, что чувствовала моя мать до моего рождения. Я хочу что-то делать, неважно что. Я хочу побывать в разных местах, не знаю, в каких именно. Я не готова.

Я не говорила Джону о двухнедельной задержке, равно как и не призналась, что купила тест на беременность. Хотя у меня не было привычки держать от него что-либо в секрете, однако я чувствовала, что поступаю верно.

Зачем его беспокоить?

На самом деле я не сомневалась в том, что он забеспокоится. Он улыбался, когда моя мама подтрунивала над нами по поводу брака и детей. В супермаркете он не спеша останавливался и улыбался хныкающему ребенку, в то время как я пробиралась сквозь толпу, испытывая раздражение ко всему, кроме нужных покупок, и желая поскорее уйти из магазина.

Две секунды.

Новость взволнует его, подсказывала мне интуиция. Но хуже того, мы оставим ребенка. Не будет нахмуренных бровей и удручающих решений. Будет волнение, будут планы, книги и детская одежда, У меня вдруг заболел живот.

Я не готова.

Трясущимися руками я повернула полоску.

«Пожалуйста, не становись голубой. Боже, пожалуйста, только не голубая линия!»

Мои глаза были закрыты, хотя я и не помню, что закрыла их. Я сделала глубокий вздох и поняла, что мне надо закурить, поэтому я положила полоску и помчалась в спальню за пачкой сигарет. Я вернулась и закурила. Глубоко вдохнула, заставляя себя испытать удовольствие от, возможно, последней сигареты на долгий период времени. Я намеревалась выкурить сигарету до конца и лишь потом раскрыть тайну своего будущего. Однако мой план был нарушен звуком поворачивающегося в замочной скважине ключа. Это Джон. Одной рукой я поспешно затушила сигарету, погрузив ее в холодную воду, а другой стала бешено размахивать в воздухе, пытаясь рассеять дым. Я услышала его шаги. Он направлялся вверх по лестнице к моему укрытию. У меня не было ни секунды.

— Эмма!

— Я здесь! — несколько резко отозвалась я.

Джон попытался открыть дверь. Я беспомощно смотрела на дергающуюся ручку, спрятав полоску в рукаве джемпера. Закрыто. Я облегченно вздохнула.

— Почему дверь заперта? — с подозрением спросил он.

— Я всегда запираюсь, — солгала я в надежде, что он сразу и не вспомнит, как бывало на самом деле. Но он вспомнил.

— Не запираешься, — возразил он, продолжая толкать дверную ручку.

— Джон, — сказала я серьезным тоном, — оставь меня, черт побери, на одну секунду. — Я услышала, как он направляется в спальню. Он бормотал что-то о моей стервозности в Критические дни. «Если бы».

Я снова присела и перевернула полоску. Я долго не отрывала от нее взгляда, потом прикрыла ее рукой и снова взглянула. Я до боли закусила губу, снова убрала пальцы, и моему взгляду, открылась восхитительная белая линия. Ни намека на голубой цвет. Я перебралась к окну, чтобы разглядеть пластинку при ярком свете. Ничего. Чисто. Голубой линии нет. Я снова ожила. Я не беременна. Я ничуточку не беременна. Я как раз опаздывала на вечеринку.

«Спасибо тебе, Господи!»

* * *

Когда в возрасте девяносто одного года умер дедушка Ричарда, весьма крупная доля поместья старика перешла к нему, и он стал невероятно богат. По этой причине было решено закатить пирушку. Энн с самого начала беспокоилась из-за этого мероприятия.

— Он был очень старым. Он умер, прожив прекрасную жизнь, полную любви. С какой стати празднование появления богатства означает неуважение? — задала я вопрос Энн.

— Мы так давно не устраивали никаких праздников, — последовал весомый аргумент от Джона. — Кроме того, мой дедушка обладал отличным чувством юмора. Такая идея пришлась бы ему по душе, — нараспев произнес Ричард, которому не терпелось насладиться их только что приобретенным состоянием. — Великолепная идея! Мы устроим праздник в честь его жизни и в честь наших хороших друзей, которые теперь при деньгах, настаивал Шон.

В конце концов Энн поддалась на уговоры, и вышло так, что день, когда я обнаружила, что не подарю этому миру новую жизнь, изменил мою жизнь навсегда.

* * *

Я так давно думала написать тебе. Я даже и не мечтала, что руки все-таки дойдут, но когда это все случилось, писать оказалось легко. Воспоминания так нелепы. Одни из них довольно смутные, другие абсолютно четкие, третьи слишком тягостны, и ты стараешься не думать о них, а некоторые настолько мучительны, что их не забыть никогда. О счастливых временах всегда вспоминаешь с теплотой, они составляют тебе компанию одиноким вечером. Наиболее четко ты помнишь моменты, когда переживал великие радости, и горести, и эмоции. Именно чувство невероятного ликования или страшного отчаяния позволяет мозгу фиксировать подробности, которые он, как правило, оставляет без внимания, как не зацикливается, например, на цвете чьей-то рубашки, жестах или погоде.

Ты можешь вспомнить изгиб улыбки на губах любимого человека или слезы в его глазах. Но о боли говорить слишком тяжело, а боль всегда сопутствует жизни. Она так же естественна, как рождение и смерть. Боль делает нас такими, какие мы есть, она учит и приручает, она может уничтожить и может спасти. Мы все о чем-то сожалеем — даже Фрэнк Синатра не был исключением. Некоторые страшные события — дело наших собственных рук. Но случается и так, что беду никто и ничто уже не предотвратит. Такое способно поразить любого.