Книга Алгоритм счастья - Елена Катасонова

- Там десять человек в палате, - прошептала мама.

- Ну и что? - возразил отец. - В компании веселее...

Рита ездила к нему в Сокольники, входила в палату, где всегда была настежь открыта форточка, стоял лютый холод, и все лежали в свитерах поверх теплых пижам. Папа подставлял Рите для поцелуя висок или шею, чтобы губы его и нос были подальше, подальше... Он уже не рассказывал о богах и героях древности, вообще старался не говорить, а если и говорил, то отвернувшись от Риты, глядя в другую сторону. Под Новый год - в холле, у поста медсестры, уже стояла маленькая симпатичная елочка - он долго смотрел на дочь каким-то чужим, странным, словно издалека, взглядом.

- Ты у меня хорошая, славная, - сказал тихим, надтреснутым голосом. Дай Бог тебе счастья... - Отец помолчал и добавил странную фразу, которую Рита не поняла, а переспрашивать не посмела:

- В некоторых странах, на Востоке, раз в несколько лет люди меняют имя. Да мы-то не на Востоке... Иди, доченька, я хочу спать. Нет-нет, не целуй меня, маленькая моя...

- Завтра придет мама, - сказала Рита и встала.

- Хорошо. Мне как раз нужно с ней поговорить. Иди.

Мама полдня провела в больнице. Вернулась усталая и печальная. Села, запустив пальцы в волосы.

- Отец просил тебя больше не приходить.

- Почему? - ахнула Рита.

- Он за тебя боится.

Мама сидела, закрыв глаза, покачиваясь из стороны в сторону, тонкие пальцы утонули в золоте дивных волос"

- Но ведь я мою руки, - слабо возразила Рита.

- Руки... Руки! - вдруг закричала мама. - А воздух? Их кашель? Там везде микробы!

- Но, мама...

- Молчи! И этот бред насчет имени: будто оно несет в себе какую-то там судьбу! Какая еще Маргарита Готье? Я назвала тебя - он же знает! - в честь совсем другой Маргариты! Хотя... - голос ее упал до шепота, словно силы внезапно покинули мать, - та, из "Фауста", тоже...

И мать замолчала.

- Мамочка, - робко коснулась ее руки Рита. - Ты чего? Имя как имя. Мне нравится. Я привыкла.

- Да-да, - спохватилась мама, обняла Риту, прижала к себе крепко-крепко, укрывая, защищая дочку от рока, о котором твердил ей сегодня Костя, слабеющий на глазах, теряющий себя от страха перед тем неизбежным, что к нему приближалось. Потом он развеселился - внезапно и странно, лихорадочные пятна загорелись на впалых щеках.

- Молодежь намерена смыться, - шепнул он и кивнул в сторону действительно молодых, щемяще молодых ребят, сбившихся в тесную стайку, сговаривающихся о чем-то у высокого, до потолка, окна.

- Смыться?

- Ну да, удрать, - молодо засмеялся Костя. - В компанию. На Новый год.

Катя на мгновение увидела прежнего Костю - веселого, талантливого, подающего такие надежды! Она знала точно, когда к ним пришла беда: он готовился к первой своей персональной выставке и писал, писал как одержимый этюды - под нудным и бесконечным осенним дождем. Уже покашливал, уже болело что-то внутри, а он все писал, торопился, будто знал, что осталось недолго... А она была в городе, в театре, и не остановила, не уберегла, не оттащила его от трижды проклятого мольберта...

- А ты? Может, и ты? - ужаснувшись безумству молодых, все-таки спросила она. - Я подогнала бы такси, встретили бы Новый год вместе.

- Что? Домой? - Глаза у Кости блеснули радостной, отчаянной надеждой, но он тут же махнул исхудавшей, слабой рукой. - Нет, я человек ответственный.

- Тогда я приеду к тебе, - заторопилась Катя. - В вечернем спектакле я как раз не занята.

- А Рита?

- Да она идет к своей Вале, - нетерпеливо отмахнулась от неважного Катя.

- Правда? - Глаза его засияли, как тогда, в юности, и она поняла с болью, как же ему здесь одиноко.

- Правда, правда, - заторопилась утешить. - Приду с подарками, как Дед Мороз, - и для тебя, и для врача, и для нянечек.

- А что для меня? Поллитру? - хитро подмигнул Костя.

- Шампанского, - шепнула Катя.

И они взялись за руки и посмотрели друг на друга с любовью.

- Знаешь, - виновато сказал Костя, - я здесь стал верить в Бога. Ты только не смейся.

- Я не смеюсь.

- Я и прежде, как бы тебе сказать, почти верил, наполовину. Многие из нас, художников, так. Наверное, потому, что все мы читали Библию, изучали иконопись, вообще - иконы и мастеров прошлого. А они писали на библейские темы, расписывали храмы, а перед этим постились, давали обеты... И знаешь, кто-то же создал этот удивительный мир - его краски, цвет, небо, уходящее в никуда...

Костя устал, откинулся на подушку, а она все держала в своей его руку и гладила, гладила другой рукой.

* * *

Он умер под самый Новый год, тридцать первого, на рассвете.

- Во сне. От удушья, - сказал врач. - Часа в четыре мы его уже вывезли.

- Куда? - тупо спросила Катя.

- В коридор. Как положено.

"Теперь Новый год для меня всегда будет горем", - подумала Катя. Она словно одеревенела, и все за нее решали друзья, подсовывая какие-то бумаги на подпись. А хоронил Костю Союз художников. Было тепло, градусов пять, не больше, неслышно падал легкий снежок, украшая собой венки и цветы. "Откуда столько народу? - рассеянно думала Катя. - И все говорят о погибшем таланте.

Это - главное? А сам Костя? Его руки, глаза, смех...

Никто никогда больше не обнимет меня". Эта мысль обожгла огнем, темный ужас застил небо, и Катя рухнула наземь. К ней подбежали, подняли, сунули под нос нашатырный спирт.

- Не надо, не надо... У вас же дочь...

"И театр, - пробилось в сознание. - Театр и дочь. А вдруг на нервной почве я потеряю голос?"

Стало страшно, так страшно и одиноко, что и не выскажешь. Катя оттолкнула Ритину руку и, пошатываясь, подошла к могиле, чтобы бросить смерзшийся, твердый комок земли - туда, вниз, в темноту, где лежал теперь ее бедный Костя.

"Может, Бог есть на самом деле?" - подумала Катя и пошла в церковь. Там ею тоже руководили, и она делала все, как велели: заказала сороковины, написала записочки "о здравии" и "об упокоении", заплатила за какую-то особую молитву - "там тоже есть тьма, надо молиться, чтобы ему было тепло и светло", - раздала деньги нищим. А вещи Костины упаковала в целлофановый огромный пакет, завязала тугим узлом и выбросила на помойку, чтоб никому они не навредили.

И осталась одна, без мужа.

Глава 2

- Ты поела? Уроки сделала? - спрашивала, не дожидаясь ответа, мама.

Эти два ее постоянных вопроса люто ненавидела Рита. Папа ни о чем таком никогда не спрашивал, папу интересовало совсем другое.