Книга Тысяча свечей - Джойс Дингуэлл

– Да, тетя, а где Дэйви?

– На улице, кормит птиц. Говори, мальчик нас не слышит, он на другом конце сада. – И в доказательство она отодвинула занавеску.

Но Пиппе пришлось поверить ей на слово – она ничего не видела из-за слез, густо застилавших глаза.

– Что сказал доктор? – пристально глядя в сторону, произнесла старушка, а ее голос подсказал девушке, что она давно все знает. Они обе давно подозревали, что жизненная ниточка Дэйви слишком тонка, чтобы прослужить долго, он, как солнечный лучик, ненадолго появился в их жизни, осветил ее – и скоро исчезнет.

– Он пытался выразиться помягче, – несмотря на неимоверное усилие воли, голос Пиппы задрожал, – да… да и так все ясно. Он сказал, что Дэйви не доживет до следующей весны.

В этом году был такой апрель! Пиппа не помнила другого такого же замечательного апреля. Каждое утро, шагая к железнодорожной станции, она чувствовала на лице волшебное дыхание весны, а вместе с ним и невероятную боль в сердце. Из зеленых зарослей раздавалось веселое щебетание птиц, в траве среди корней ежевики и боярышника деловито копошились насекомые, паутина, украшенная росой, словно драгоценными камнями, тонким кружевом оплетала цветущий шиповник… А Дэйви не увидит этого снова. Это его последняя весна.

И тут звонит Рена. Ожидая паузу, чтобы вставить вежливо-равнодушное «Спасибо за заботу, но., нет», Пиппа вдруг вспомнила, что там, в Австралии, на другом полушарии, все совсем иначе: зима наступает в июне, а лето на Рождество. Когда здесь, в Англии, цветут сады – там осень, а сентябрь, не март, считается первым месяцем весны.

Сейчас сентябрь. Прошло уже пять месяцев, а доктор Харрис обещал Дэйви девять… от силы десять месяцев. Так вот у него будет еще одна весна, весна в сентябре, первом австралийском весеннем месяце!

– Ты будешь совсем одна, когда это случится, – со слезами на глазах сокрушалась тетя Хелен.

– Знаю, но ты же меня понимаешь?

– Понимаю, милая. И Рена молодец, что пригласила вас, она от души полюбила Дэйви. Все будет хорошо. Как-никак она наша родственница.

Все же в ее голосе и звучала нотка уверенности, не то что резко предубежденное заявление Джанет. Джанет училась с ними в одной школе и занимала промежуточное положение между двумя сестрами: ее родители могли оплатить больше дополнительных занятий, чем у Пиппы, однако гораздо меньше, чем у Рены.

Услышав о намерениях подруги, Джанет в недоумении уставилась на нее:

– В Австралию?! К Рене Франклин?! Пиппа, очнись, ты бредишь!

– Не волнуйся, все будет в порядке.

– В порядке? Горбатого могила исправит.

– Зачем ты так, мы ведь совсем не знаем Рену.

– Я знаю и говорю тебе…

– А я скажу тебе, – резко перебила Пиппа, – что людям свойственно ошибаться. Я же изменилась. Помнишь, какой я была? Безобразным очкариком, да еще с кривыми зубами. Посмотри на меня теперь. Где очки, где зубные скобки? Теперь-то я совсем другая!

– Действительно, ты изменилась, поэтому я боюсь за тебя. – Джанет внимательно оглядела стройную, худощавую девушку с тонкими правильными чертами лица, мягкими каштановыми волосами и зелеными, слегка раскосыми глазами.

– Боишься? Но почему?

Джанет молчала, строго сдвинув ниточки бровей, затем откровенно ответила:

– Из-за Рены.

– Ты беспокоишься из-за Рены?

– Да. И я не хочу, чтобы ты ехала. У меня дурные предчувствия. Неужели нельзя отказаться?

– Нельзя. В Австралии в сентябре весна только начинается, а Дэйви… он…

– Понимаю, – кивнула Джанет. – Ну, что же, желаю удачи. – Впрочем, ее голос прозвучал так, будто она сильно сомневается в подобной возможности.

Следуя указаниям Рены, Пиппа съездила в аэропорт и получила заранее заказанные билеты. Горько прозвучали слова прощания, но, к счастью, Дэйви, радующийся поездке, этого не заметил, как и того, что тетя Хелен обнимала его дольше и крепче, чем Пиппу.

Сестра и брат поднялись по трапу, и вскоре самолет взлетел.

Рим… Карачи… Нью-Дели… Бангкок… Дарвин. Города и страны мелькали, как в чудесном сне. Только покинув Дарвин, Пиппа почувствовала тревогу. Далеко внизу под ними на многие мили простиралась выжженная солнцем пустынная местность. Ей не было видно ни конца, ни края.

«Неужели лето никогда не покидает этих краев? – задумалась девушка. – Если так, то здесь нет зимы, значит, не может быть и весны».

Ее сомнения немного развеялись при приближении к Маскоту, за сбором чемоданов и предпосадочной суетой, но вспыхнули с новой силой, когда в аэропорту вместо Рены их ждала записка. «По крайней мере, она о нас не забыла», – успокаивала себя Пиппа.

Много позднее, когда сиднейский экспресс покинул центральный городской вокзал и, медленно проехав по унылым окраинам, таким же, как в любом другом городе земного шара, вылетел на открытый простор, сомнения исчезли навсегда, затерялись среди поросших папоротником холмов, мшистых торфяников, зеленых вершин исполинских деревьев, утонули в прудах, отражающих весело бегущие по небу облака и ряды фруктовых деревьев, яблонь, груш, слив и грецких орехов, явно ожидающих наступления весны, ведь иначе их бы здесь не было. Именно тогда Пиппа и сказала брату, что сентябрь в Австралии – первый весенний месяц, и он завел свою радостную песню.

– Здесь совсем как дома. – Мальчик оторвал лицо от стекла и неохотно взял протянутый сестрой бутерброд. Он всегда был очень общительным. Вот и теперь, счастливо улыбаясь, обернулся к единственному, кроме Пиппы, пассажиру и спросил: – Сэр, а на ваш дом это похоже?

– Ни капельки, приятель. – Мужчина отложил газету, которую читал не отрываясь с тех самых пор, как поезд покинул Сидней, и поднял глаза.

– А какой он, ваш дом? – поинтересовался Дэйви.

Попутчик – слишком крупный, даже для просторного купе, подумала Пиппа, – не спешил с ответом. Он неторопливо набивал огромную трубку, да с таким благоговением, что Дэйви напрочь забыл про бутерброд, зачарованно следя за его руками. Мужчина был таким загорелым, что бледные англичане рядом с ним чувствовали себя людьми другой расы. Набив трубку, он зажег ее и только тогда ответил:

– Большой.

– Бескрайние просторы? – уточнил мальчик.

– Вот именно.

– Расскажите что-нибудь еще.

– У нас настоящие холмы, не эти ничтожные бугорки, которые здесь называют холмами, а всамделишные. Они видны далеко-далеко – красные, золотистые, пурпурные. И скалы поднимаются над ними, как гигантские обглоданные кости. А вокруг – мертвая долина.

– А еще?

– А еще у нас растут цветы, каких ты никогда не видел. Нарциссы и тюльпаны по сравнению с ними – жалкие сорняки.