Книга Твой билет в любовь - Анастасия Доронина

— Конечно, молодой человек! — поддержала Алена. — Разве кто из нас может самостоятельно такой тур себе купить? С нашими-то зарплатами.

Алена рассуждала, как всегда, трезво. «Наши-то-зарплаты» у работниц картонажной фабрики имени Клары Цеткин были, похоже, рассчитаны на тех, кто питается манной небесной. Для полной уверенности Кира быстро произвела мысленный расчет: если она купит себе давно присмотренные на распродаже туфли, ее отпускных хватит только на то, чтобы продержаться до следующей получки без голодного обморока.

— И очень хорошо, так и надо, Кирюша, — качнула тяжелым подбородком заведующая бухгалтерией. — Мужик нынче пошел пуганый, мелкий, только о себе думает. Если сумела из него путевку на шикарный отдых выжать — считай, повезло тебе. Может, оно раз в жизни и выпадет, такое-то счастье.

— Кир! А какой он? — всплеснула белыми ручками Наташка. — Богатый? Красивый? Влюбленный?

Эх, врать так врать!

— Да, — скромно потупилась Кира, в то же время лихорадочно соображая, как же она будет выпутываться, когда в их тихий кабинет все-таки нагрянет час истины. — Богатый. Красивый. Влюбленный.

— И умный, — добавила она, подумав.

В конце концов, я вам не Наташка!

Месяц бухгалтерия жила предвкушением Кириного отдыха — даже Наташкины проблемы оказались задвинуты в угол, чему она заметно обижалась. Женщины пичкали Киру советами, каждая в своем роде, и нечего было надеяться на то, что ко времени ее отпуска про сказку о Лазурном береге они забудут:

— Если у тебя есть какие сбережения, мужику своему об этом не говори, — наставляла Татьяна Витальевна, громко щелкая клавишами допотопного калькулятора. — Мало ли у девушки может быть желаний, в Ницце в этой. Не все же у своего-то просить. Переведи деньги в чеки «Американ экспресс», чтоб в дороге не украли. И оформи на себя.

Курорт курортом, а свитерок какой-нибудь ты с собой обязательно захвати, — говорила Алена. — Я вчера в справочнике прочитала: климат там хоть и субтропический, но ветры могут и накатить. Французы эти — ну дети малые! — даже названия ветрам дали: «либеккио», «мистраль», «сирокко», «леванте» и «грекале», — процитировала она с явным удовольствием.

— Кирка! А в торговом центре на «Сходненской» такие умопомрачительные купальники появились! — дышала в ухо Наташка. — Я вчера видела — настоящий германский эластик, не Китай там какой-нибудь! Трусики сзади вот так, один шнурок, а по «верху» стразики стразики, миленькие такие, не могу!

«Теперь, если через две недели я не вернусь в эту трижды проклятую контору с бронзовым загаром и пропахшими морской солью волосами и не привезу с собой кучу фотографий со всем этим гламурным ассортиментом — яхта, море, пальмы, песок и главное — о боже! — главное, мускулистый мачо — как его там? — богатый да красивый, то буду опозорена на всю жизнь», — тоскливо думала Кира.

И вот день настал. Утром она оформила самой себе ведомость на получение скудных отпускных, в обед сжевала вместе с сослуживицами тощий бутерброд с куском заветренного сыра, а сейчас, вечером, едет в метро домой и на чем свет стоит костерит саму себя.

Тридцать два года. Тридцать два. Может быть, и не возраст для того, чтобы ставить крест на личной жизни, но уж совершенно точно не повод предаваться глупейшим романтическим мечтам! Какой к чертям Лазурный берег?! Какая Ницца? Ляпнула сдуру — и, можно сказать, осталась без туфель к осени. Потому что выхода нет, придется где-то брать этот бронзовый загар, будь он трижды неладен!

Загореть вне пределов Москвы и с минимальными потерями для своего скудного бюджета Кира могла только одним способом: покидать в старую сумку со сломанным замком кое-что из шмотья (трусики, джинсы, заштопанный под мышкой сарафан), доехать электричкой до соседнего города, потом долго трястись на попутке, вздымающей колесами клубы сухой июльской пыли. До тех пор, пока впереди не появятся покосившиеся крыши Мазурово — нищей деревеньки под Воронежем, где никогда не было ни канализации, ни водопровода, а в качестве водоема местные жители удовлетворялись мутными водами речки-вонючки.

Тетя Шура, ставшая после смерти матери единственной Кириной родственницей, племяннице будет, возможно, и рада. Но большого гостеприимства ждать от нее все же не приходится.

У тети Шуры трое сыновей-хулиганов, вечно пьяный муж и двенадцать соток огорода. В доме, как всегда, будет пахнуть кислым и затхлым, пьяница-муж с утра затеет похмельный скандал, тетя Шура упрет руки в бока, сыновья-хулиганы, вытащив паклю из больших щелей насквозь прогнивших простенков старого дома, станут подглядывать за Кирой день и ночь.

«Соврала — вот теперь и мучайся, — с мстительной злобой на саму себя подумала Кира. — Буду теперь на огороде пластаться. Поясница, конечно, на третий день отвалится, но „бронзовый загар“ вам, девушка, обеспечен».

— Станция «Планерная». Конечная. Просьба освободить вагоны, — бесстрастно приказал электрический голос.

Кира вышла сквозь стеклянную будку наверх, вдохнула душный смрад вечернего города. Домой! Хорошо, что у нее есть хотя бы это — дом.

Еще полгода назад она не могла позволить себе преодолевать расстояние от метро до типовой панельной пятиэтажки до такой степени неторопливо. Шла быстро, иногда даже сбивалась на бег. А здесь, у вереницы гаражей-«ракушек», всегда поднимала голову и высматривала под самой крышей, на пятом этаже блочной «хрущовки», светящееся оконце. Ужасно, ужасно по целым дням мучиться вопросом, все ли в порядке: парализованная после инсульта мама не могла даже поднять трубку телефона, не говоря уже о том, чтобы сказать в нее хотя бы три-четыре слова.

— Мы сделали все, что могли. Теперь все зависит от вас, — сказал кардиолог. — Ходить Софья Андреевна, к сожалению, уже не сможет, но надежда на восстановление некоторых функций сохраняется. Могу пожелать вам только терпения, терпения и терпения.

Кира кивнула и погладила мамину руку. Когда-то живая и теплая, сейчас рука безжизненно лежала у нее на коленях.

Слушать, говорить, подавать знаки маму надо было учить заново. Кира посвящала этому все часы, оставшиеся ей от возвращения с работы до сна, и оба выходных. Отчаивалась, брала себя в руки и начинала снова. Маленькая головка с седым облачком волос, послушно глотающая растертую в кашицу котлету и крохотное тельце в неизменной ночной рубашке с рюшами — все, что осталось от невысокой бойкой женщины с яростной, исступленной любовью к Коммунистической партии и дочери — именно в такой последовательности.

Активистка-общественница, сохранившая наивную веру в коммунизм, Софья Андреевна воспитывала Киру без отца и пресекала любые попытки дочери заговорить на эту тему.

— Этот человек оказался недостойным нас с тобой, — вот все, что она услышала об отце, которого так никогда и не увидела.

Но один раз, когда девушка уже заканчивала институт, шестидесятилетняя пьянчужка, соседка Вера, которой всегда и до всего было дело, увязалась проводить Киру до метро. Когда они стали пересекать соседний двор, Вера, гримасничая и озираясь, шепотом, больше похожим на кашель, вдруг спросила: